Ответы на вопросы читателей журнала «Русский Дом» — декабрь 2009 г.
Я прочитал у апостола Иоанна Богослова: «Всякий, рожденный от Бога, не делает греха, потому что семя Его пребывает в нем; и он не может грешить, потому что рожден от Бога» (1 Ин. 3, 9). Что значат эти слова? Всякий христианин «рожден от Бога» во святом крещении, и многим, по милости Божией, дается узнать сугубую благодать «рождения свыше». Но разве после этого они перестают грешить? Я по себе прежде всего сужу. В оправдание себя привожу на память другие слова того же апостола: «Если говорим, что не имеем греха, — обманываем самих себя, и истины нет в нас» (1 Ин. 1, 8). С одной стороны, рожденный от Бога не может грешить, а с другой, — если он говорит, что не грешит, то он обманщик и лжец. Как разрешить это противоречие? Что же такое грех?
Иван Игнатенко, г. Ростов-на-Дону
Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы. Когда мы по благодати Христовой сподобляемся быть причастными свету, всякая тьма, так или иначе постоянно присутствующая в нас, исчезает. Но после этого мы продолжаем жить в мире, лежащем во зле. И мы сами — часть этого мира. Таким образом, речь у апостола идет о неколеблющемся намерении возвратиться к Богу, без Которого теперь немыслима жизнь, о постоянном исходе из тьмы к свету — о глубине нашего покаяния.
Мы часто говорим, что грех в современном мире становится нормой. Но ведь и мы, принадлежащие Христу, грешим. Однако это два совершенно различных видения греха. «Всякий, пребывающий в Нем, не согрешает, — говорит апостол Иоанн Богослов, — всякий согрешающий не видел Его и не познал Его». Это значит, что по отношению к сокровенной близости ко Христу грех раскрывается как личная неверность Ему. Всякий грех идет против веры в Иисуса Христа. Это — невнимание, легкомыслие, в то время как совершается отступничество от Бога.
«Всякий, рожденный от Бога, не делает греха, потому что семя Его пребывает в нем; и он не может грешить, потому что рожден от Бога». Апостол Иоанн Богослов выражает здесь то, что является естественной логикой жизни во Христе, жизни, которая есть ничто иное как развитие Божественного семени — Духа Святого, благодати, совести и разума, знающих истину, принятие всей жизни и каждой ее подробности в том, что получено верой в Иисуса Христа. Грех есть жизненная несовместимость со всем замыслом Божиим о человеке и со всей тайной Христа, которая составляет мир верующего человека.
Быть чадом Божиим, осуществлять святость, приобщаясь святости Иисуса Христа, — все это противоречит греху. И не только по закону, пусть он и Божественный. И не только согласно идеалу, пусть он самый благородный. Необходимо увидеть, что Бог — Свят, что Христос — Свят, что христианин призван быть святым как Бог, следуя за Начальником жизни Иисусом Христом, чтобы увидеть истинную реальность греха. Кроме того, когда я грешу, я противоречу Духу Святому и внутреннему закону следования за Христом, который должен оживотворять все мое существование. Я иду против самого себя, против моего Божественного призвания. Я иду против вселенского порядка, установленного Богом, против замысла Божия обо мне, в который должна войти вся моя жизнь. Есть различные возрасты духовного восхождения. Заповеди, которые я соблюдал как дитя, внутренние зовы, которым я следовал как юноша, были лишь частичными выражениями моего христианского призвания, со все более возрастающими требованиями, охватывающими все, до единой подробности, на моем пути. Кого не коснулся огонь бесконечной решимости всегда и все глубже входить в смысл соответствия своей жизни со Христом, Подателем Божественной святости, тот не может понять природу и значение греха. Вы — свет в Господе, живите в свете. Разумейте, что благоугодно Господу, «и не участвуйте в бесплодных делах тьмы». В той мере, в какой христиане сегодня познают требования христианской святости, познают они, вне сомнения, и подлинный смысл греха. Иными словами, тайну Крестной смерти Господа и Воскресения, дающими всему миру благодать покаяния.
Не сомневаюсь, что Бог это любовь. И что в Церкви присутствует Бог. И что все приходящие в храм получают Его дары. И что мир, находящийся на грани гибели, как никогда нуждается в христианском свидетельстве. Но где же, где же эта любовь, без которой действительно все только «медь звенящая»? Почему так мало этой любви? Почему так мало любви в моей семье, в моем приходе? Почему так мало ее у меня, хотя больше всего на свете я хотела бы ее обрести?
Ю. Воронковская, г. Казань
Принять любовь, которою Бог первым возлюбил нас, — недостаточно, чтобы научиться любить делом и истиною. Мы нередко слышим вопросы: почему столько браков — в том числе и венчанных, христианских, — начавшихся в искренних глубоких чувствах, разбиваются вдребезги, и ничто не может снова склеить их? Почему некогда единомысленные друзья по вере становятся непримиримыми врагами? Почему в иных монастырях, приходах, вдохновенно вступивших на путь созидания подлинной духовности, внезапно как бы выдыхается жизнь, и они оказываются буквально на грани распада? Чем объяснить, что многие православные общественные организации, активно включившиеся в дела благотворительности, так быстро прекращают свое существование, хотя первоначальные намерения, да и дела их, были весьма полезными?
Конкретные причины могут быть разными. Но во всех случаях можно видеть отсутствие чего-то существенного. Того, благодаря чему христианская любовь может не только родиться, но и возрастать и крепнуть в испытаниях. Того, что должно идти впереди всего, того, без чего очень трудно и даже невозможно преуспеть в прекрасной и в то же время суровой науке любви. В самом деле, как эта любовь может начаться, не умереть, несмотря ни на какие преграды, и принести плод?
Прежде чем говорить о любви, мы должны освободиться от нелюбви. Невозможно отрицать очевидное. Как бы ни было велико у нас желание любви (а оно есть), как бы ни сильна была благодать Божия, изливающаяся в Церкви в наши сердца, чтобы привести нас к главному (а она дается обильно), любовь никогда не бывает легкой, и ее невозможно достигнуть непосредственно, в одном порыве. Было бы опасной иллюзией этого не понимать. Почему так? Прежде всего, потому что наши непосредственные порывы любви могут быть весьма сомнительными. Есть люди, которые с возмущением отвергнут такое утверждение. Но факт остается фактом. Никто не может сразу стать любящим человеком, святым. По своему естеству мы этого не имеем. И также никого из нас нельзя назвать инстинктивно готовым к отдаче себя. Первородный грех нарушил в нас что-то существенное. То главное в человеке, на которое он благословлен Богом при творении. Мир, к которому мы принадлежим, весь в трещинах. И каждый из нас отмечен этими трещинами.
Никто лучше апостола Павла, великого знатока человечества и духовной мудрости, не выразил это с такой глубиной и искренностью: «Не понимаю, что делаю: потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю» (Рим. 7, 15). Недостаточно хотеть любить, чтобы любить. И апостол решительно замечает: «Если же делаю то, чего не хочу, уже не я делаю то, но живущий во мне грех» (Рим. 7, 20). Можно ли сказать яснее! Именно это зло, предшествующее всему, необходимо разоблачить. Разрушить фундамент, на котором строится опасное для жизни здание. И апостол завершает обезоруживающим признанием: «Итак я нахожу закон, что, когда хочу делать доброе, прилежит мне злое» (Рим. 7, 21).
Бесполезно пытаться перекричать слово Божие. С легкомысленной самоуверенностью пренебречь непреодолимыми преградами. Требовать доверия к себе и благорасположения. Мир знает, к чему могут привести тезисы Жан Жака Руссо о непосредственной доброте человека и его природы. Между прочим, признание все определяющей истины первородного греха не помешало апостолу Павлу написать несравненный «гимн любви» (1 Кор. 13 гл.), и жить всю жизнь этой не знающей границ любовью.
Чтобы научиться христианской любви, мы должны начать с другого конца. Оторваться от нашей слишком естественной сосредоточенности на себе, от страха потерять себя, когда мы принимаем в свою жизнь другого. Но пока наше «я» будет сознавать себя центром всего, оно будет естественно так или иначе исполнено нелюбви. Пока не узнаем мы, что центром жизни может быть только Тот, Кто на самом деле является центром жизни — Христос Бог, — ничто не может измениться. Только Его Крестом, нашей верой и верностью Его Кресту можем мы вступить на путь подлинной любви. Он должен начаться с искоренения нашего себялюбия. И эта борьба с нашей нелюбовью будет всегда трудной, крестной.
Она будет такой, потому что у любви есть враг, «называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную» (Откр. 12, 9). Он «клеветник братий наших, клевещущий на них пред Богом день и ночь», сеятель плевел в ночи. Он делает все, чтобы воспрепятствовать рождению и росту любви, которая есть исполнение всего закона. Поэтому все начинается, как мы слышим в Откровении, сражением с этим врагом. Он боится только Креста Христова, только Христовой любви. Пусть будет какая угодно любовь. Он знает, как обратить ее в свою противоположность, пусть будет много любви, но только не Крест. И Христос не перестает говорить Своим ученикам: «Не мир пришел Я принести, но меч» (Мф. 10, 34), и даже «разделение» (Лк. 12, 51). Меч, поражающий зло, и разделение, отделяющее нас от зла. В этих словах Господа — указание, почему мы должны сражаться прежде всего с нелюбовью и «не давать места диаволу» (Еф. 4, 27), когда он раскрывает объятия ложной любви.
Иными словами, говорят святые отцы, кто хочет научиться подлинной христианской любви, должен положить в основание своей жизни покаяние и смирение. В смирении — полнота всех добродетелей, потому что оно — добрая земля, на которой Слово Божие может принести стократный плод. И покаяние — уклонение от широкого и пространного пути, ведущего в погибель. Оно открывает тесными вратами доступ к жизни. Только так — в семье, в монастыре, на приходе, в общественной церковной деятельности, в личном общении друг с другом, противостоя естественному эгоизму, лжецу-искусителю, отравляющей все в нас и вокруг нас гордыне, можем мы достигнуть Крестом Христовым Его любви.
Чем отличается ветхозаветное мученичество от новозаветного? Какова вероятность новых гонений на Церковь?
Г. И. Воробьев, Калужская область
Эта вероятность определяется, во-первых, накоплением зла в мире. Во-вторых, мученичество — тайна Церкви, главное ее измерение. Как Невеста Христова, соединенная с Его делом искупления, Церковь всегда Церковь мучеников — до конца времен. Смерть каждого христианина — мученическая смерть. Смерть мученика — в полном смысле — христианская смерть. То, чем является христианская смерть, то, чем она должна быть, — мученичество. Потому мученичество есть сущность Церкви. В Церкви всегда есть мученики, и по-другому не может быть. Ибо Церковь не может довольствоваться тем, что она живет свидетельством о Христе Распятом, она должна явить это свидетельство Божие. Недостаточно для нас совершать богослужения, посвященные Кресту и Воскресению Христову, и являть их присутствие в таинстве Литургии. Надо, чтобы распятие Церкви было всегда видимо до конца времен. И самый лучший способ показать его до конца может быть в мученичестве.
Быть гонимой — нормальное состояние Церкви в мире. И христианское мученичество — нормальное состояние исповедания веры. Мученичество — предел христианской веры — в другом смысле, чем в Ветхом Завете. Мученичество в Ветхом Завете должно было показать силу веры праведников, новозаветное мученичество открывает уже реально новую жизнь, исходящую от Креста Христова и сообщаемую как благодать Его ученикам. Смерть Христова для нас — раскрытие славы Божественной любви, и жизнь христианина должна исходить из этой смерти, из того, что является абсолютным центром тайны Бога.
Добавить комментарий