Ответы на вопросы читателей журнала «Русский Дом» — ноябрь 2012 г.
Одни говорят, что главное в христианстве — это покаяние. Другие — что любовь. Третьи — что то и другое вместе. Но ведь покаяние — это печаль, а любовь — радость. Может ли быть одновременно то и другое?
Елизавета Журавлева, г. Курган
Не существует одного без другого. Рано или поздно мы должны осознать, что является сущностью подлинно христианской веры. Единственный свет, который может освещать весь наш путь, — святая любовь Божия или то, что ведет к ней. Эта любовь избирает нас, совершенно нищих, ничего не имеющих, прежде чем наполнить нас своими дарами и своей радостью. Прежде чем немедленно напитать нас тем, что превосходит все, что мы могли бы вообразить, радость Божия доводит нас вначале до полного обнищания. До того состояния, до той глубины, на понимание которой требуются многие годы. Это может быть в сердце уединенной молитвы или на великих путях «огненного искушения», когда мы сподобляемся благодатно исповедовать нашу веру, капитулируя пред Богом решительным отказом противостоять Ему нашим грехом и предавая себя Его всесильной любви, переполняющей нас в нашей немощи. Об этой счастливой блаженной нищете свидетельствуют все святые, апостолы, мученики, преподобные. К этому призваны все, кто не по имени только называются христианами.
В 60-е годы прошлого века Западная Церковь ради обновления проповеди христианства провозгласила на Втором Ватиканском Соборе тезис об «открытости миру». Результат известен: не столько Церковь стала входить в мир, сколько мир, со всем, что в нем есть, — в Церковь. Не повторяют ли сегодня эту ошибку иные наши миссионеры? Впечатляет восторженный рассказ известного протодиакона-миссионера о том, как в Киеве епископ, опускаясь на воздушном шаре, благословлял собравшийся на площади народ. Что означает, по Вашему мнению, эта «открытость миру»?
А. В. Краев, г. Дубна
Нам уже не раз приходилось говорить об этой разновидности современного язычества внутри Церкви с надоевшим идеологическим припевом «открытости миру». Миссионеры такого рода, смешивая подлинное делание и суету, полагают, что они нашли новые пути христианского служения. Они забывают, что с самого начала христианство было всегда открытым миру с его неисчислимыми бедами. В течение всего существования Церкви священники и благочестивые миряне не переставали быть открытыми миру: больницы, тюрьмы, поля военных сражений, бедствующие семьи, природные катастрофы, голод и эпидемии были для них областью, где совершалось их каждодневное служение. В мире, всегда отмеченном нищетой, унижением, насилием, пороками, болезнями, войнами, растерянностью и страхом, они делали все, чтобы в нем просиял свет, который мир был не способен сам зажечь.
Сегодня некоторые священнослужители и проповедники «открываются» миру, читая его газеты, глядя на его телеэкраны. От них без конца можно слышать, что надо действовать. Комсомольские активисты, рекордсмены петиций, они находят в этом мире, который им надо во что бы то ни стало защитить, зеркало, посылающее им блестящие идеи, как надо жить. Погружаясь в мир с головой, они нередко идеализируют его, и нередко утверждают то, что в нем делается, как то, что надо делать. Но думать, что только мир может быть судьей себе, значит находиться в язычестве поглощенности миром.
Проблема не в том, чтобы открыться миру, — любой профессиональный журналист может предоставить нам такую возможность. Проблема в том, чтобы открыть мир тому благовестию, которое он не способен сам произнести и которое позволило бы ему судить себя. Язычество слияния с миром хотело бы убедить нас, что мир содержит в себе то, чем он мог бы преобразить себя в нечто совершенно иное. Нас как будто хотят уверить, что спасение исходит от мира. Но мир это то, что должно спасать, а не то, что может спасти.
Вдохновляемые миром, такие богословы становятся добычей головокружительной «новизны» и соперничают друг с другом в безвкусии и пошлости ради установления «диалога» с миром и открытия ему христианства согласно «вкусу дня». Эти богословы говорят с аудиторией на жаргоне новомодных писателей или «МК», забывая о подлинной простоте евангельских притч, которыми Христос говорил с людьми. Они убивают Дух, чтобы оживить букву, опошляя, делая плоским Писание, низводя его до «человеческого слова», слишком человеческого, которое уже ничего никому не говорит.
С одной стороны, «вси бози язык бесове: Господь же небеса сотвори» (Пс. 95, 5), а с другой, известно высказывание святых отцов, что в языческих религиях и философии есть «семя Логоса». Как совместить эти несовместимые мысли? Где находится спасительная середина? И еще вопрос. Что значат слова Евангелия: «Всякому имеющему дано будет, а у неимеющего отнимется и то, что имеет»?
О. Громова, г. Зеленоград
Цель христианской жизни, как мы знаем, заключается в стяжании благодати Святого Духа. Пока Господь не откроет нам благодатную истину, мы все время будем колебаться в различных недоумениях. Две маленьких евангельских притчи на эту тему могли бы быть для нас весьма полезными. «Подобно Царство Небесное сокровищу, скрытому на поле, которое, найдя, человек утаил, и от радости о нем идет и продает все, что имеет, и покупает поле то. Еще подобно Царство Небесное купцу, ищущему хороших жемчужин, который, найдя одну драгоценную жемчужину, пошел и продал все, что имел, и купил ее» (Мф. 13, 44—46).
Такова радость Евангелия: это радость того, кто, найдя сокровище, не находит места от радости, продает все, что имеет, не думая о цене, потому что хочет купить поле, где сокрыто сокровище. Люди думают, что он сошел с ума, меняя все на какое-то поле, или, может быть, он все промотал в игорном доме и теперь должен рассчитаться с долгами. Но человек прекрасно знает, что он делает. И не имеет значения, что говорят о нем люди.
Суды человеческие не волнуют его, потому что он знает, что найденное сокровище стоит больше всего остального. Точно так же бывает с купцом жемчужин. Он нашел драгоценный камень, он продает все, а люди думают, что он решил переменить род своих занятий или что он тронулся рассудком. Но он знает, что обладает этой чудесной жемчужиной, что у него будет нечто бесконечно лучшее, по сравнению со всеми другими жемчужинами, вместе взятыми. И если бы он захотел, он мог бы все их приобрести.
Радость Евангелия — поистине радость того, кто чувствует себя избавившимся от всех уз, без страха и беспрепятственно обретшим подлинную свободу, ибо нашел полноту жизни. Может быть, вы думаете теперь, что, найдя драгоценный камень, он непременно с презрением отвергнет все другие жемчужины? Ничего подобного! Найдя драгоценный камень, он становится способным оценить каждую из других жемчужин по их подлинной цене, дать ей ее цену, оценить ее по сравнению с самой прекрасной из всех.
Кто нашел сокровище, не обесценивает все остальное. Он не боится общаться с теми, кто имеет то, что кажется им сокровищами, потому что знает, какой мерой испытывать подлинную цену каждой вещи. И мы слышим здесь евангельское слово: «Всякому имеющему дано будет, а у неимеющего отнимется и то, что имеет» (Лк. 19, 26). Кто имеет радость Евангелия, прекраснейшую жемчужину, небесное сокровище, тот обретет способность различать другие ценности — ценности других религий, так же как человеческие ценности вне христианства. Но он будет видеть также сияющую обманчивым блеском бижутерию и узнавать ложные чудеса, ядовитые как жезлы фараона. Он получит власть говорить с не знающими истинного Бога без стыда, без колебаний, без агрессивности, но с радостью, ибо он будет знать цену каждой духовности. Кто имеет евангельскую радость, у того будет дар постигать проблески истины и искажения ее, содержащиеся в других религиях.
Напротив, у того, кто не имеет, будет отнято и то, что он имеет. Обладая очень малой и смутной радостью Евангелия, он убедится, что власть, полученная им от Бога говорить с другими, все время ускользает от него. Он будет ожесточаться, будет держать тревожную оборону в надежде спасти то немногое, что имеет. Он замкнется в себе. Он, как пишет об этом преподобный Симеон Новый Богослов, не сможет, зажав в руке внезапно найденную жемчужину, бежать к людям с радостным криком: «Посмотрите, посмотрите все, что я нашел!»
В своем знаменитом «Дневнике писателя» Достоевский пишет: «Я думаю, самая главная, самая коренная духовная потребность русского народа есть потребность страдания, всегдашнего и неутолимого, везде и во всем. Этою жаждою страдания он, кажется, заражен искони веков. Страдальческая струя проходит через всю его историю, не от внешних только несчастий и бедствий, а бьет ключом из самого сердца народного. У русского народа даже в счастье непременно есть часть страдания, иначе счастье его для него неполно». Как могли бы Вы прокомментировать эти его слова? Не слишком ли болезненно звучат они? Нет ли в них некоего горделивого превозношения перед другими народами? А может быть, это добрая гордость? Невозможность русского человека удовлетвориться ничем земным? И потому в них можно услышать оправдание того, что происходит сегодня с нашим народом? И даже, может быть, надежду, что не все так беспросветно и бессмысленно?
Евгений Кубланов, г. Москва
Именно так. Когда отсутствие смысла заставляет страдать, не все безнадежно. Но речь всегда должна идти о Христе и о Кресте. Иначе эти слова окажутся созвучными словам того же писателя о любви русского человека заглядывать в бездну. Известно, каким провалом в бездну это заглядывание закончилось. Каким торжеством земного и одновременно почти полным уничтожением земного. Постараемся увидеть русскую историю со всеми ее ужасами и падениями как поиск потерянного смысла. Не страдания сами по себе придают смысл жизни, но высшая жизнь, которая придает смысл жизни, и, в конце концов, страданиям. Жизнь не имела бы смысла, если бы существовали непреодолимые как смерть страдания. Но оттого что такие страдания непереносимы и их невозможно преодолеть собственными силами, жизнь должна иметь больший смысл.
Сами по себе страдания не имеют смысла. Но тот, кто страдает, обретает смысл терпением страданий — по дару Христа и Его Креста. Если страдания не придают смысла жизни, живой человек пытается придать смысл самому факту страдания. Отсюда двойная ошибка. Придавая смысл страданию самому по себе, забывают живого человека. Ставя под сомнение смысл жизни, ради того чтобы избежать страданий, равным образом забывают этого живого человека. Наш естественный протест против страданий является признаком того, что мы люди. И это более всего проявляется в нашей способности к состраданию и научении ему от Самого Христа и от Его Креста, которым «прииде радость всему миру».
Добавить комментарий