Интервью о новой книге протоиерея Александра Шаргунова

В 90-е годы прошлого века, в преддверии канонизации святых царственных страстотерпцев, вышло семь книг протоиерея Александра Шаргунова со статьями, посвященными им, и свидетельствами о чудесной помощи по их молитвам. В год 95-летия со дня убиения царской семьи и 400-летия Дома Романовых в издательстве «Златоуст» выходит большая новая книга отца Александра «Царь». В эту книгу включены некоторые материалы из прежних книг, а также новые статьи с богословскими размышлениями автора о значении православной монархии и подвига последнего русского царя. Мы предлагаем ответы отца Александра Шаргунова на вопросы о святом царе-страстотерпце Николае II, с мученической смертью которого прекратилась династия Романовых.

— Отец Александр! Многие внешние недоумевают, почему Церковь так высоко ставит образ последнего русского царя. Мы не имеем в виду в данном случае откровенных клеветников и хулителей. Речь идет о тех, кто находит в Николае II немало достоинств, видит в нем черты милосердия, сострадания, мужества. Но все-таки, говорят они, среди русских царей были, несомненно, более выдающиеся личности — например, Петр Великий или Александр III. Если все заключается только в мученической смерти, то чем уступают ему Александр II или Павел I? И вообще, есть немало благородных людей, не верящих в Бога, но способных к самопожертвованию ради других. Мы знаем многих, воинов прежде всего, когда в силу определенных обстоятельств и не только, они жизни своей не щадят, верные своему долгу. Разве уступают они в чем-то христианам?

— Суть этих вопросов сводится к одному: какая разница между героем и святым, между благородным человеком и настоящим христианином. Существует много видов человеческого благородства и героизма, но это все еще не делает нас учениками Христовыми. Даже язычники, говорит Христос, могут вести себя точно так же, не становясь от этого христианами. Они отдают порой свою жизнь за правое дело, являют необыкновенную широту и щедрость. Более, порой, чем верующие, они вызывают восхищение у всех. Но совсем не факт, что, поступая так, они уже идут вслед Христу.

Чего же им недостает? Где проходит граница между гуманистической добродетелью, достигаемой похвальными усилиями, и чудом, которое Бог совершает в Своих святых, между добром, которое всякий человек может сам осуществить, и добром, которое Бог может осуществить в человеке?

Можно подумать, что разница — количественная: христианская добродетель идет всегда дальше, до полной самоотдачи. Но это не обязательно так. Некоторые подвиги неверующих в Бога людей и аскеза, сопутствующая им, превосходят подвиги даже самых великих святых, которым, разумеется, и в голову не приходило превзойти других в какой-либо области.

Так где же проходит эта граница? Какая добродетель является неотъемлемым свойством ученика Христова, о которой даже не подозревают те, кто никогда не имел общения с Ним? В том-то и суть, что она предполагает встречу со Христом и узнавание хотя бы в самой малой степени Его Божественной любви. Это узнавание не обязательно сразу расширяет границы нашей любви, но оно самым коренным образом меняет ее качество. Отныне это совершенно иная любовь, она — за пределами всего, что может представлять подвиг самого выдающегося из людей. Это качество — по образу и подобию Бога, Который заповедует нам: «Любите врагов ваших, благотворите ненавидящим вас, благословляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих вас».

То, что Бог добр по отношению к добрым, — в этом нет ничего удивительного; то, что Он согревает солнцем достойных людей, — и язычники поступали бы так же. Но то, что Он добр по отношению к злым, что Сын Божий умер за людей, когда они еще были грешники, что Он дарит солнце равным образом для тех, кто любит Его и для тех, кто отвергает Его, — это то, что не может вместить естественный человеческий разум. Это то, что Бог утаил от мудрых и разумных и открыл младенцам (Мф. 11, 25).

Как достигнуть такой любви? Как научиться благословлять проклинающих нас? Как ударившему тебя по щеке вместо того, чтобы нанести ему ответный удар за личную обиду, подставить и другую щеку, предавая свою жизнь суду Божию? Как не быть слишком настойчивыми в защите наших личных прав, когда нас лишают их? «Отнимающему у тебя верхнюю одежду, не препятствуй взять и рубашку». Как предпочесть уступить обидчику, вместо того, чтобы сражаться за свое? И как от взявшего у тебя твое не требовать назад? Если Промысл Божий испытывает наше личные отношения с людьми на такой глубине — вместо того, чтобы воспользоваться тем, что закон на нашей стороне и употребить его против других, — не лучше ли сказать вместе с первыми учениками Христовыми: «Вот мы оставили все, и последовали за Тобой»? (Мф. 18, 28)

Единственный путь для достижения такой любви — в том, что мы любимы Богом такой любовью. Жизнь дается для того, чтобы мы поверили этой любви, узнали ее и последовали за нею. Так поступая, человек уподобляется Богу, ибо только Бог, ставший человеком, поступает так. Только Он дает нам силы жить по этой любви. И потому самое главное в жизни — вера во Христа и вера Христу, Победителю ада и смерти. Уберите Христа, и все наше добро и зло будут иметь относительное значение, потому что никто не сможет победить грех и смерть.

— Некоторые говорят, что мученичество царя Николая Александровича и его семьи — стечение обстоятельств. Можно ли рассматривать сатанинское убийство православного поэта и ученого Людмилы Крюковой, которая мечтала приобщиться подвигу мучеников, как дело случая? Или то, что произошло с воином Евгением Родионовым, который никогда и не помышлял о христианском подвиге, как случайность?

— Христианский мученик — не случайность. Тем более, мученичество христианина не может быть следствием его желания стать мучеником. В отличие, например, от того, когда человек напряжением воли и стараниями становится начальником. Мученик, святой — всегда рождается советом Божиим, любовью Бога к людям, чтобы вести их Его путями. Мученичество никогда не может быть осуществлено замыслом человека, ибо подлинный мученик — тот, кто стал орудием Божиим, который погубил свою волю в воле Божией. Но он не погубил ее, а приобрел, потому что нашел свободу в послушании Богу. Мученик не желает уже ничего для себя, даже славы принять мученичество.

Никто своей собственной волей не может стать мучеником или святым. Это печать Бога на человеческой жизни, Его всецелое овладение человеком, Его благословенное избрание и Его вечное предопределение. Как невозможно мыслить о мученичестве вне эсхатологической перспективы Пришествия во славе Христа распятого и воскресшего, так невозможно мыслить о нем вне Промысла и Совета Божия о каждом человеке в отдельности. Кто не видит в истории ничего, кроме событий, последовательно сменяющих друг друга во времени, не видит в ней и Божественной мудрости, управляющей миром и историей. Однако в жизни и смерти мучеников присутствует всесильная десница Божия, Его благодать, зримая тем, кто имеет очи, чтобы видеть.

— Что Вы думаете о политическом измерении мученичества? Ведь нельзя смешивать политику и духовность?

— Да, христиан убивали и принуждали к отступничеству по причинам, которые не были чисто религиозными с точки зрения палачей. Иногда вопрос веры был как бы не главным, а политические и общественные аспекты выходили на первый план. Но разве не так же было с древними мучениками? Римляне, всегда готовые к синкретизму, умерщвляли их не по религиозным мотивам, но потому что считали их врагами императора. Сегодня, как и вчера, гонители преследуют свои политические цели, но это не умаляет ценности свидетельства тех, кто жизнь свою отдает за Христа.
— И еще два вопроса в одном. Согласна ли с учением Церкви мысль Достоевского, что страдание очищает? Между прочим, мы узнаем из многих свидетельств, что государь Николай Александрович был страдающим человеком. И второй вопрос. Недоброжелатели говорят, что у царя был некий фатализм. А с другой стороны — как это соединить? — он был в исключительной степени «человеком долга».

— Страдание очищает, если оно соединено со Страданиями Христа. В этом — смысл страдания. Поэтому святитель Иоанн (Максимович) сравнивает страдания царя-мученика с Гефсиманией и Голгофой Христа.

Самый глубокий смысл страданий заключается в отдаче своей жизни. «Так написано и так подобало пострадать Христу» (Лк. 24, 26). Некоторые воспринимают эти слова Спасителя как неизбежность, почти как фатальность. Но здесь нет ничего фатального. Христос умер, потому что Ему надо было ответить на то, что Он стал человеком. По существу, Он умер просто потому, что исполнял Свой долг. Только поэтому. Я не могу не страдать, если я просто исполняю свой долг.

Но Христос не был учеником Эммануила Канта: для Него долг не есть категорический императив. Так же как для царя-мученика и любого другого святого. Для Него долг — это воля Отца Небесного, то есть высший долг, во всем его бесконечном духовном измерении.

Христос умер, потому что в условиях, в которых Он был, Он не мог исполнить Свой долг, минуя смерть. Чтобы избежать смерти, Он должен был признать правоту фарисеев. Чтобы избежать смерти, Он не должен был никогда говорить: «Да любите друг друга, как Я возлюбил Вас» (Ин. 13, 34). Потому что мы не можем любить друг друга без жертвы. Это будет только мечта.

И то, что истинно по отношению ко Христу, истинно по отношению ко святому царю-мученику, ко всем святым, ко всем нам. Не следует презирать слово «долг», говоря, что это не для христиан. Да, в основании долга — воля Божия. Но не следует уничижительно говорить о долге, надо исполнять свой долг, и больше ничего. Долг — это правда и это подлинная любовь. А смерть сокрыта внутри.

У французского поэта Поля Валери есть стихи, исполненные поистине черного и жестокого юмора: «Самое глубокое, что есть в человеке, это его кожа». То есть то, что в нем самое поверхностное. Самое глубокое в человеке — то, за что он держится больше всего. Вы помните слова диавола из книги праведного Иова: «Кожу за кожу, а за жизнь свою отдаст человек все, что есть у него».

Мы держимся за нашу кожу. Мы спасаем ее. «Спасти свою кожу» — значит избежать смерти. Но именно этого не делает Христос и святой мученик царь, и все святые. Именно поэтому Христос — истинный Человек, подлинно свободный.

Христос восходил на Голгофу не потому, что страдание ценно само по себе. Лучше было бы сказать, что оно — антиценность. Но в мире греха невозможно исполнить свой долг, минуя смерть. Это не обязательно должно быть физической смертью с пролитием крови. Но это должно быть умиранием по отношению ко всему, за что держится на земле человек.

Человек, исполняющий долг, не имеет права требовать чуда, чтобы избежать смерти. Мы хотели бы достойно исполнять свой долг, и чтобы при этом Бог чудесным образом не дал нам умереть — например, послав нам на помощь ангелов. «Или ты думаешь, что Я не могу теперь умолить Отца Моего, — говорит Господь Петру, обнажившему меч в Гефсимании, — и Он предоставил бы Мне более нежели двенадцать легионов Ангелов?» (Мф. 26, 53).

Нет, Бог не послал двенадцать легионов Ангелов. Ибо если бы Он послал двенадцать легионов Ангелов, Христос явил бы нам ложного бога, бога, который дает человеку возможность исполнить свой долг, не страдая. Что это был бы за мир, и какой это был бы бог?

Вспомним еще раз предательство Иуды. Некоторые святые отцы говорят, что Иуда предал Христа властям не только из-за сребролюбия. Но, будучи свидетелем многих Его чудес, надеялся увидеть еще большее чудо, потому что, думал он, Бог не мог не вмешаться: «Бог не даст сокрушить Того, Кто воскрешал мертвых, если Он действительно Мессия». Иуда хотел таким образом добиться зрелищного вмешательства Бога в спасение Христа от смерти. Но Господь принял смерть, потому что это было связано с исполнением долга. И если мы хотим сохранить верность Богу, мы будем страдать. Это неизбежно. Не следует ни искать страдания, ни бежать постоянно от него. Надо иметь взор, обращенный к Отцу, Который на небесах. Надо исполнять наше человеческое служение, наш долг, и все.

У подножия Креста Христова царь Николай II постиг, что он не может помочь своему народу избавиться от страданий, не проходя сам через них. Чтобы молитвой своей дать возможность другим постигнуть смысл предстоящего огненного искушения, он не мог оставаться сидя в удобном кресле у камина в домашних туфлях.

Разве мог его путь быть другим? Он не мог заступиться ни за кого из будущих мучеников и исповедников перед Богом, ни за кого из нас, прикасаясь только кончиками пальцев к народной беде.

Христос посылает нам страдания, бесконечно углубляя их. И, узнавая благодатно Христа («знаю Моих, и Мои знают Меня»), мы заранее приобщаемся Его Страданиям. В этом — наша вера. Есть очищение души в познании Господа, когда Он дает нам предвкусить страдание. То, которое дается нам, когда мы думаем о миллионах детей нашей некогда православной России, которые никогда не произносили имени Господа Иисуса Христа. И Его богооставленность на Кресте раскрывается для нас через них с новой силой.

Поистине, это была смерть Человека, Того, Кто, «возопив громким голосом, испустил дух» (Мф. 27, 50), приобщившись всему нашему страданию. И Его Воскресение есть основание всего. Его Крест и Воскресение являют нам, что такое святость святых.

— Слышится проповедь, что наша Церковь и русский народ должны покаяться в грехе цареубийства. В то время как это преступление совершено известно кем. Что это за демонизация русского народа, попытка загнать его в угол? Какое может быть покаяние в чужих преступлениях, к тому же совершенных против нас?

— Русский народ в значительной части виновен в этом преступлении — если не прямым действием, то равнодушием или одобрением. Революционеров была горстка — несколько тысяч человек. И что они смогли бы сделать, если бы многомиллионный русский народ им воспрепятствовал!

И в последующие годы — большинство благосклонно принимало все клеветы на царя. Заразившись ложной идеологией, принимали участие в строительстве «новой жизни». Почти все поздравляли друг друга с «днем Великой Октябрьской революции». И почти все отдавали своих детей в организации «юных ленинцев». А сегодня отдают их на «обучение» еще более безбожным программам.

И в последнее десятилетие почти все равнодушно смотрели на разрушение нашей страны, которая столетиями собиралась воедино под водительством российских царей.

Царство Божие — крестный путь. И Церковь в мире, но она не от мира. И постольку, поскольку она терпит скорби от мира, она свободна от мира, она избавлена от него. Наш народ оказался пленником этого мира. Он попал в ловушку, он не знал, что он делал. Но его соблазнители, ставшие новыми его руководителями, знали прекрасно, что они сделали сознательно выбор против Христа, против Бога.

В Священном Писании сказано, что если священник, имеющий помазание, согрешит, он делает таким образом виновным народ (Лев. 4, 1—3). Скажем в более общих понятиях и на языке менее страшном, чем священный язык Библии, о том, что связывает неизбежно (в земном временном или духовном вечном плане) весь народ с грехом его руководителей.

Например, идет несправедливая война, и весь народ участвует в этом зле. Даже если все и каждый в отдельности составляющие народ невиновны в нечестии, о котором идет речь — например все, обманутые своими руководителями, считают эту войну (или эту революцию) справедливой, не есть ли это коллективная вина? Вина народа, всего тела, зависит в данном случае от вины руководителей — как тело зависит от головы. Каждый виновен лично в той или иной степени. И если будет побежден этот народ в этой несправедливой войне, то последует наказание всем, хотя все как будто невиновны.

В свободном акте, который определил судьбу богоизбранного народа, первосвященники Израиля, злые хранители виноградника, убийцы пророков, искушенные в политической мудрости, предпочли «мир сей» Богу. И весь народ оказался связанным этим предпочтением, пока он не переменится, не покается. Наказание — дело Промысла Божия.

Это преступление — прототип всех подобных преступлений. «Никакой другой народ не согрешил так против Бога» — это тема относительно Израиля постоянно звучит в Писании. И никакой другой народ не согрешил так против Бога, как русский народ, — постоянно повторяет в своих проповедях святой праведный Иоанн Кронштадтский.

Все согрешили, но каждый получает то, что хочет — либо предпочитая мир Богу, либо продолжая идти во мраке этого мира своей дорогой — к покаянию. Бог желает «всем человекам спастись», и перед этим явлением любви Божией мы не можем не трепетать. До пришествия Христа в мир в течение всей истории богоизбранного народа, его сопровождают не гнев, а жалость и любовь, которые хранят его как зеницу ока среди всех скорбей, крови и слез, выпадающих на его долю.

Ибо Бог Авраама, Исаака и Иакова, Тот, Кто послал Сына Своего Единородного на Голгофу для спасения мира, — Бог, до ревности любящий и «воздающий за нечестие отцов до третьего и четвертого рода». Но также Бог милостивый и сострадательный, медленный на гнев, прощающий заблуждения и грехи, хотя и не оставляющий без наказания (Исх. 34, 6—7, 14). И «творящий милость до тысячи родов любящих Его и соблюдающих заповеди Его» (Исх., 20, 6). Эти священные слова Исхода, основанные на недвижимом камени Закона, исполняются во все времена до скончания века.

Из этого можно сделать только один вывод.

И сегодня по-прежнему очень многое зависит от Церкви, от каждого из нас, от нашего покаяния. Историческая судьба русского народа, да и всего мира, решается прежде всего здесь.

Мы слишком хорошо знаем, что произошло с богоизбранным иудейским народом после отвержения им Христа. И что произошло с нашим народом после убийства помазанника Божия.

— Нашей национальной идеей в течение тысячи лет всегда было православие. Но когда православие перестает быть верой в Бога, оно становится приложением к какой-нибудь идеологии. Что это значит?

— Христиане рассматривают творение как добрую реальность, потому что оно от Бога. Конечно, «мир лежит во зле», и творение поражено грехом. И «оно стенает и мучится доныне», «ожидая откровения сынов Божиих» (Рим. 8, 19—22). Христиане никогда не обожествляли мир, не превращали его в идола. Но, прежде всего, христиане знают, что мир вышел из рук Божиих, и что он в основе своей «хорош весьма» (Быт. 1, 31).

Этот лейтмотив книги Бытия — не только поэтическая, но и догматическая, Богооткровенная формула. Христиане знают, что все зло в мире уже побеждено Христом. Поэтому задачей человека является не переустройство мира, а участие в Христовой победе.

А идеолог, сознает он это или нет, заменяет библейское Откровение своим собственным. Желая преодолеть зло, он отвергает мир таким, каким его создал Бог. И стремится «создать его заново» по своим представлениям. Он, не задумываясь выдает за «творца мира» себя самого.

По существу, идеология начинается с отрицания первой страницы книги Бытия — с отказа от творения как условия своего собственного существования.

Для идеологии существует «сверхреальность», которая лучше реальности. И которая оправдывает разрушение всего, что существует, и всего, что люди построили до сих пор.

При этом идеолог не довольствуется отказом от реального мира — он начинает обожествлять созданный им антимир. Он не ценит мир таким, каков он есть, но превозносит анормальное. Он отказывается от всех религиозных ценностей и придает религиозную ценность тому, что наиболее удалено от нормальной жизни.

Этот отказ касается сущности библейского Откровения и, значит — сердца христианской веры. Это признак, по которому следует отличать идеологию от религии. Даже если идеология называет себя «русской национальной», и даже «православной».

— В одном выступлении Вы упомянули вскользь об опасности «языческого монархизма». Не могли бы Вы подробнее сказать, что это такое? Как православный человек, я, естественно, желал бы восстановления православной монархии. И все известные мне монархические движения — православные. По крайней мере, называют себя такими.

Что же, снова обман — на сей раз со стороны своих же братьев монархистов? Как вообще Вы оцениваете возможность восстановления монархии в России?

— Да, такая опасность — языческий монархизм — существует и, следует сказать, даже в Церкви. Апостол Павел говорит, что в последние времена люди будут более сластолюбивы, нежели боголюбивы. И мы можем сказать в связи с этой темой — более царелюбивы, чем боголюбивы.

Вопрос стоит предельно просто: что дороже для людей — внешнее благополучие, которое обеспечивает православная монархия, или создание наиболее благоприятных условий спасения для большинства людей, которое может быть благодаря власти, построенной на христианских принципах. (Любящим Бога все содействует во благо, но среднему человеку не выжить при очень неблагоприятных нравственных условиях).

Понятно, что хорошо бы иметь и то, и другое. И мощь государства, и экономическое процветание, и в то же время — такую общую атмосферу жизни, где не грех является нормой, а совесть и стыд, Христова заповедь. Но что из всего этого дороже? Что занимает первое место? Оказывается, подобный выбор может быть решающим.

Перед Понтием Пилатом богоизбранный народ сделал безумный выбор: «Нет у нас царя кроме кесаря». Это было отречение от Царства Божия и от царства Его помазанника.

Римская империя, не знавшая истинного Бога, официально обожествила кесаря. Израиль, избранный Богом народ, также предпочел языческого великодержавного бога — так был расторгнут завет с Богом.

И то же самое было в 1917 году. Российская империя в лице своей знати отреклась от своего императора, ибо прежде всего он был нужен ей не как помазанник Божий, а как кесарь великой державы. Измена нашей аристократии, отречение ее от царского престола была следствием более глубокой измены, более глубокого отречения. Причем этот языческий монархизм, погубивший Россию в 1917 году и готовящийся ныне украсить власть высшего беззакония (Содома и маммоны) печатью высшей правды — Крестом, может быть крайне агрессивным. Как замечательно сказал один проповедник: «Такой монархизм способен расправиться с кротостью Давида-царя ради безумного величия Саула».

Ныне Церковь призывается к покаянию в цареубийстве, да, но оно должно быть неразрывно с покаянием в богоубийстве и противодействовать ему. Это было убийство помазанника Божия, покушение на благодатный принцип власти, на Самого Бога и заповедь Его.

И, наконец, будет ли восстановлена православная монархия? Пока не видно. Если русский народ будет готов к тому, Господь тотчас же возвратит монархический строй, найдется и новая благочестивая династия, как нашлась она в конце Смутного времени.

— Отец Александр! Вот вышли у Вас несколько лет назад два объемистых тома «Чудеса царственных мучеников» почти в тысячу страниц, где собраны лучшие из них. Первый вопрос: почему так много чудес? Где Вы видели их столько у какого-нибудь святого? Второй вопрос: насколько прочны исцеления, которые описаны в Ваших книгах? Не возвращается ли снова после некоторого времени к исцеленным их прежняя болезнь?

И самое главное. Мне кажется, духовная жизнь должна заключаться не в искании чудес, а в том, чтобы научиться все смиренно принимать, как из рук Божиих. Несомненно, чудеса помогают нам, когда мы делаем первые шаги в вере. Но вообще они более убедительны для простых людей, и потому, как правило, распространены среди них. Не превращает ли такой подход Бога в магического целителя? И если мы надеемся на чудо, для чего же тогда медицина? Сейчас все помешаны на чудесах, всюду ищут чудесное. Не превратится ли от этого наша вера в глазах многих в своего рода утопию? Поймите меня правильно, я знаю, что с самого начала было много чудес в Церкви, но ведь это нужно было для язычников, приходящих в нее. Разве не важнее для нас внутреннее благодатное просвещение?

— Прежде всего, я хочу подчеркнуть, что самое великое чудо — благодать Божия, заповеди Христовы и таинства Церкви. Но все пишущие о чудесной помощи святого царя-мученика как бы говорят: «Мы пишем вам о том, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши». Свидетелей этих чудес тысячи. И часто неверующие врачи восклицают: «Мы ничего не понимаем! Медицински это необъяснимо. Действительно, здесь должна быть Божия рука».

Конечно, это не значит, что все получают помощь и исцеление, как только они обращаются к святому царю-мученику. Просто иногда это дается здесь или там, но как знамение для всех: мы носим жизнь в наших телах, предназначенные к славе.

Может быть и так, что исцеления эти временные. Это не отнимает от них подлинности. Я знаю многие случаи исцелений, медицински засвидетельствованных, которые длились от нескольких месяцев до нескольких лет, когда Господь давал здоровье этим людям, чтобы они могли исполнить определенное им служение. Ну и что, что болезнь снова возвращалась! Если слепому дается видеть в течение нескольких месяцев, даже нескольких дней, разве это не радость? В принципе в любой медицине излечение дается только на время. Что бы ни было, приходит для каждого время смерти — вхождение в вечное исцеление. И может быть, благодаря этой болезни, от которой человек так чудесно на время избавился, будет дано ему вечное исцеление.

Вопрос не должен бы стоять: почему так много чудес, но почему так их мало? Почему не явлена нам Божия милость и сила через этого святого? Из-за его строгости или по нашим грехам? О святом царе-мученике Николае собрано столько свидетельств, потому что память и молитва православных людей сосредоточились в этот период на его имени. А так Господь не только о Себе, но и о всех Своих святых говорит: «Если бы писать о том подробно, то самому миру не вместить бы написанных книг».

Веруем ли мы действительно, что Бог может так чудесно войти в нашу жизнь? Когда Христос приходит в Свою страну, Он удивляется неверию всех и в результате не может совершить там чудес. Неужели мы сегодня уподобимся жителям того Назарета? Неужели Вы думаете, что болезнь нужно принять «как из рук Божиих», ничего не делая? Но в таком случае не надо принимать аспирин и анальгин, и не надо делать операции.

Вы утверждаете: «Это хорошо для простых людей, для примитивного сознания». А у нас разве не гораздо более примитивное сознание, если оно закрыто для Бога? И не надо говорить, что искание чудесной помощи превращает Бога в магического целителя. Наоборот, здесь ты начинаешь понимать, что все зависит от твоего участия — от твоей молитвы и твоей веры. И Бог только ждет того, чтобы ты не был безучастным. А ты в свою очередь исполняешься доверия к Богу.

Странно звучит Ваш вопрос: «Для чего же тогда медицина?» Через медицину разве не Тот же Бог действует?

И слишком категоричен Ваш вывод: «Все помешаны на чудесах, всюду ищут чудесное». Да, Церковь постоянно предупреждает об опасности ложных чудес, в особенности в наши последние времена. Но жизнь невозможна без чуда. На самом деле, она возможна только на уровне чуда. Отказаться от такого видения жизни — значит, потерять детское восприятие. Но только дети имеют доступ в Царство Христово.

Вы говорите: «Это своего рода утопия». Но нет ничего менее утопичного, чем чудеса, совершенные благодатью Божией. Это факты, физические факты, химически констатируемые, медицински засвидетельствованные.

«Это было хорошо в начале Церкви, для язычников, приходящих в нее». Но сегодня наш мир разве не более языческий, чем в первые века христианства? Такой отупевший, что нужны ослепительные чудеса, чтобы открылись глаза у всех. И Бог всегда дает это для обращения неверующих, каковыми и мы являемся в какой-то части нашего сердца.

«Внутреннее обращение — вот что существенно». Конечно! Но почему же уничижать внешние знаки очищения сердца, дарования Богом прощения? Для чего разделять то, что Бог соединил? Для чего быть более «духовным», чем Сам Бог? Если бы на месте исцеленного был твой брат или сын, или лучше — ты сам, стал ли бы настаивать на такой духовности? Больной, которого оставляет недуг, тебе безразличен? Пусть так, но не Богу.

На самом деле, все просто. Как говорит слово Божие: «Прииди и виждь». В нашем храме чудотворная икона святого царя и доныне время от времени мироточит. Что делает Христос, когда к Нему приходят с вопрошанием от Иоанна Предтечи: «Ты ли Тот, Который должен придти, или другого ожидать нам?» (Лк. 7, 19). И что же Он отвечает: «Пойдите, скажите Иоанну, что вы видели и слышали: слепые прозревают, хромые ходят, прокаженные очищаются, глухие слышат, мертвые воскресают, нищие благовествуют». Так нищие духом воспринимают благую весть о спасении. Они имеют право на такие чудеса. Они имеют нужду в том, чтобы видеть, ощущать, слышать, касаться. И милосердие Божие отзывается. Господь любит даровать им видеть, слышать и касаться глазами, ушами, руками и сердцем прежде всего чуда новой жизни. Не надо отнимать у Бога право являть Свое милосердие. В особенности сегодня, когда в мире столько жестокости и равнодушия. Не надо отнимать у нищих духом чудесное знамение, что они Богом любимы. Те, кто не может радоваться радостью нищих духом, как они могут услышать: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство небесное?» (Мф. 5, 3).

— Известны слова государя, которые приводит великая княжна Ольга: «Царь просит передать, чтобы не мстили за него. Ибо зло, которое сейчас в мире, будет еще сильнее, но не зло победит, а любовь». «Если царь всех простил, как можем мы не прощать?» Вам знакома такая постановка вопроса? В недавней беспрецедентной шумихе, поднятой средствами массовой информации вокруг кощунства в главном храме России, в тысячеголосом визгливом хоре выделялась одна знакомая нота: «Если вы не прощаете, вы не христиане. Христианство — это прежде всего прощение. Сам Христос простил убивающих Его». Поистине так, но что это значит?

— Мы все знаем, что прежде чем вступить в серьезное духовное испытание, где решается наша судьба, например, в Великий пост, мы должны со всеми примириться. Но что значит примириться со всеми? Где взять силы, и, прежде всего, где взять понимание, чтобы простить тех, кто расстрелял нашего царя и всю его семью, тех, кто предал после этого смерти тысячи и миллионы русских людей, тех, кто взрывал православные храмы и осквернял наши святыни, тех, кто сегодня совершает геноцид нашего народа, растление наших детей, нравственное и физическое убийство молодежи, предательство России? Неужели возможно такое примирение с врагами Божиими и врагами отечества? Святой Иоанн Шанхайский и Сан-Францисский, пламенный ревнитель прославления царственных страстотерпцев, говорит, что да, возможно.

В беседе о Страшном Суде он описывает характер миротворческой деятельности антихриста. Антихрист «будет делать всем приятное при одном условии — одобрение его деятельности и признание его верховной власти. Он предоставит возможность жизни Церкви, будет разрешать ее богослужения, постройку прекрасных храмов при условии признания его «верховным существом» и поклонения ему». «У него будет личная ненависть ко Христу, которая будет питаться атмосферой этого общего мира. Он будет жить этой ненавистью и радоваться отступлению людей от Христа и Церкви. Будет массовое отпадение от веры, причем изменят вере многие епископы, и в оправдание будут указывать на блестящее положение Церкви».

«Искание этого мира (компромисс) будет характерным настроением людей, — говорит святитель Иоанн. — Прямота исповедания исчезнет. Люди будут изощренно оправдывать свое надеяние на “ласковое зло” (обратите внимание, как определяет святитель мир “человека беззакония” — “ласковое зло”). “Ласковое зло” будет поддерживать такое общее настроение, что в людях, радующихся этому примирению, будет навык отступания от правды и сладость компромисса и греха».

Итак, важно — как, какой ценой достигается мир. Антихрист будет все дозволять людям, лишь бы они «падши, поклонились ему». Это не новый способ установления всеобщего мира. Римские императоры готовы были дать свободу христианам, только бы они признали божественность их верховной власти, и они мучили христиан только потому, что они исповедовали: «Богу одному поклоняйся и Ему одному служи».

Каковы же плоды этого мира? Когда «весь мир покорится ему, тогда он откроет лицо своей ненависти ко Христу и к христианству». Вот о чем должны мы напомнить друг другу прежде всего: прежде, чем примириться со всеми.

Вот почему отец Михаил Польский, составивший и издавший два тома житий новомучеников, свидетель славы Церкви Русской, в Прощеное воскресенье не вышел служить — потому, что в храм приехал епископ Антонин (Грановский), обновленец. «Полон храм был народу, — рассказывает монахиня Анна (Теплякова). — И батюшка Сергий, настоятель, вышел. И отец Алексий, второй священник. А отец Михаил не вышел служить. За ним посылают — он не идет. За ним вторично послали. Ну и вот, отец Михаил так и не вышел с Грановским служить вечерню Прощеного воскресенья. А через неделю его забрали».

Подлинное прощение невозможно без исповедания истинной веры, и подлинное прощение невозможно без жизни по вере, без отвержения всякой лжи и всякого зла. Иными словами, мы призываемся понять две вещи. Во-первых, что прощение невозможно там, где нет признания греха, и, во-вторых, — прощение невозможно, если оно не исходит от Бога. Отрицание греха делает прощение, по крайней мере, излишним.

Мы живем в мире, где все делается, чтобы отменить в массовом сознании само понятие греха, отменяя заповедь Божию и нравственный закон. Если не существует больше нравственного закона, не существует и греха. И непонятно, о каком прощении может идти речь. Чем углубленней человек живет духовной жизнью и, значит, чем больше он узнает, как страшен грех, тем сильнее нуждается он в прощении от Бога, от другого человека. И тем легче способен он сам простить.

Примирение, которое имеет целью только земное, то примирение, о котором кричат враги Церкви, совершая или одобряя кощунства, в конце концов сводится к тайне антихриста, к притче о злых виноградарях, которые говорят: «Это наследник; пойдем, убьем его и завладеем наследством его» (Мф. 21, 38). Их уже не интересует Христос, но только ценности, которые Он оставил.

Говорить, что надо подставить левую щеку, когда вас ударили по правой, — чистейший идеализм, мечтательность, если верностью правде Христовой не открыть себя любви Христа, заушенного за осуждение всей неправды мира, если не принять благодать Бога, Который больше сердца нашего, и знает все, как говорит апостол любви Иоанн Богослов.

6 марта 2013 года