К столетию Отречения и расстрела. К пропаганде религии самоспасения. К новым глумлениям над памятью Святого

Вопрос: Как далеко должна простираться любовь к Государю и Отечеству?
Ответ: До готовности положить за них жизнь свою (Ин. 15:13).

Катехизис, часть третья, о любви

Предисловие

Период Русской истории, непосредственно предшествовавший канонизации Государя и Его Августейшей Семьи сначала в Зарубежной Церкви, а потом — и у нас на Родине — этот период между 1981 и 2000 годами и несколько лет до и после этих дат — был временем наиболее серьезного, глубокого и чистого преклонения, благоговения, благодарности, преданности и любви верующих русских к Царю Николаю Второму и Святой Царской Семье. К великому горю и прискорбию, это благоговейное почитание и религиозное горение русских Христиан к личности Царя — Мученика ныне в прошлом.

У нас в России оно сильнее всего было в конце 1970-х — 1980 — 1990-е годы. Канонизация Царя в Российской Церкви за Рубежом и ожидание прославления Царственных Мучеников в Московской Патриархии несомненно пробудили многие души к непредвзятому и добросовестному исследованию Их подвига, и как следствие — к преклонению перед Их несравненным нравственным величием, той неприступной для низкой души духовной высотой, которая есть святость. Эта святость Царственных Страдальцев, это величие их душ — покоряло и влекло к себе силой непоколебимого внутреннего порядка, сохраненного Царем, Его Семьей и Его верными Слугами — Мучениками до конца.

Но для того чтобы быть покоренным этим порядком, надо иметь в себе его образ. Надо самому быть порядочным человеком, как называли в старину независимых от политической конъюнктуры нравственных людей и как называл сам Царь людей, сохранивших свою честь среди общего предательства и бесстыдства Революции, когда собственные генерал-адъютанты оказались предателями, а назначенный Керенским комиссар — полковник Кобылинский — самоотверженным, честным и любящим слугой Семьи в заточении. Дезориентированные, испорченные пропагандой, плохо образованные сыны позднесоветской и перестроечной России — подобно охранникам Царя в Екатеринбурге, которых палачи Юровский, Голощекин и Белобородов убрали перед расстрелом, — испытали переворот в отношении к своему Государю.

Этому перевороту послужили, в частности, несколько книг, появившихся в это время у отечественного читателя, истинных духовных памятников Царской Семье, несравненных по силе подлинности их свидетельств.

Это Дневник Государя. Это книги Пьера Жильяра, следователя Соколова, Боткиной — Мельник, написанные истинными верноподданными Царя. Это свидетельства Свиты и генералов, бывших в Пскове 2 марта. Это исследования Дитерихса, Винберга, Польского, Мэсси, Ольденбурга, Кабылина, написанные по внутреннему нравственному долгу перед Мучениками задолго до начала в умах советской интеллигенции той зыбкой политической реабилитации Старой России, которая сопутствовала самому началу «эпохи перемен». Эти книги перевернули души тех русских, к которым их в это памятное время привел Бог. Ничего равного им не было и не будет написано о Царе.

Это было время обращения к Царю как к великому Православному Святому, диктуемое не чем иным как уязвлением христианской души любовью к его личному, особенному и несравненному Христианскому благородству , делавшим его одиноким при жизни и дающей ему силу привлекать к Себе и Своей Семье столь же одинокие души Православных Христиан.

Эти души находили в Царе — Мученике великого во Христе отца и покровителя себе и своему несчастному народу, преданному его правителями, видели в Нем и Ходатая, равного Иову, молящемуся за своих неразумных друзей. Видели в покаянии и молитве к Нему ключ к обращению ко Христу своих родных и спасению Родины от богоборцев.

В самом конце означенного периода вышли в свет замечательные «Чудеса Царственных Мучеников», собранные и изданные протоиереем Александром Шаргуновым — великий и одинокий памятник религиозного почитания Царя в России перед Его общецерковным прославлением.

Горько, но — увы — факт, что после церковной канонизации в 2000 году, религиозное почитание Царя сместилось на периферию внутренней духовной жизни многих прежних радетелей его прославления. Этим людям Царь оказался нужен лишь как повод для эмоционального или идеологического «тонуса» и был заменен следующими «этапами» их гностической «борьбы»: за признание святым Григория Распутина, за признание Останков Государя и Его Семьи — «лжемощами», а Акта Отречения — «лжеотречением».

Но наряду с этим, сколь печальным, столь и достойным горького смеха безумием, соединяющим в опьянении им и графоманов-проходимцев, «звезд» современной маргинальной «новой историософии» — и их, столь же маргинальных, отключенных от реальной Русской истории, интернет-жертв, есть и другое, гораздо более трагичное, явление.

Почитание Царя носит в Русской Церкви абсолютно факультативный характер. Это в голову не могло прийти тем, кто напряженно ждал Его общецерковного прославления в конце прошлого века.

И при этом оно является, скорее, почитанием «гражданина Романова» как одного из сонма Новомучеников, хоть и носящего царский титул, нежели почитанием Помазанника Божия, пострадавшего за свою верность Богу в служении Православного Царя.

В этом видно наказание от Бога всем обмирщенным в своем сознании чадам Русской Церкви, не принявшим Его святость по существу, заменившим смиренную молитву о спасении Родины к ее Святому Хозяину, религиозное поклонение Ему самому — политической надеждой на «возрождение России». Гностической, земной, чуждой истинному монархизму надеждой, сопровождающейся, к тому же, насильственной интеграцией Царя в ряд духовно чуждых ему персоналий.

И, главное — как просто недостойным его святости по причине общего падения истинного, личного, «индивидуального» благочестия и страха Божия и замены его на «миссию», «общинную жизнь» и «виды деятельности», то есть замены духовной жажды личного спасения души — волей к осуществлению своих мифов и «ценностей» в этом наличном мире. Место смиренного упования на спасение верою и благодатью для Царства Небесного за гробом, а не в здешнем мире, заняла самодовлеющая воля, или, выражаясь точнее — похоть души — к достижению здесь и сейчас мирского успеха и социального признания через эксплуатацию атрибутов Православной веры.

Полагаем, что это наше глубокое обмирщение является причиной отторжения нами и других великих Угодников Божиих, отторгнутых миром — Феофана Полтавского, Макария Булгакова, даже — новых мучеников за веру, таких как Евгений Родионов, свидетельство о выборе которым смерти как платы за отказ принять магометанство было подтверждено не только убийцей Хойхороевым, но и представителем ОБСЕ Леннартом.

Настоящая работа посвящена именно этому — ключевому — аспекту принятия или отторжения святости Царя — Мученика и Его Венценосной Семьи современными крещеными русскими людьми, остающимися Его наследием, предметом Его заботы и дерзновенного мученического ходатайства пред Богом.

I. Определение Отречения

Вопрос: Что есть Отречение Государя Императора Николая Александровича от Престола Государства Российского 2 марта 1917 года?

Ответ: Событие, совершенное Государем в предстоянии Богу.

Святой Царь-Мученик Николай Второй.

Противостоит гностической политике, не укладывается ни в одну из массовых идеологий ХХ века. Явилось следствием исполнения личного христианского долга и требованием совести Николая Второго. За счет этого объявляется «политической ошибкой», светским грехом. Не подлежит пониманию зараженных гностической пропагандой членов массового общества, не прощающих праведнику потерю земной власти и земных благ, совпадающих в их сознании с Царством Небесным.

Вопрос: Какое место занимает это Отречение в русской Революции 1917 года?

Ответ: В момент Отречения Государя и вопреки его воле, направленной на поддержание порядка и соответствующей его собственному внутреннему порядку, Бог попустил совершиться предательству русским православным народом Помазанника Божия — так как отречение было инициировано войском и земством, хотевшими либеральных реформ и не было предотвращено православными, не желавшими этих реформ. Революция — это и есть нераскаянное Отречение, преступление перед Богом и историческая катастрофа, вся вина за которую лежит на отцах наших.

Вопрос: Виновен ли Государь Император Николай Второй в этом преступлении?

Ответ: Отнюдь не виновен, так как не имел преступного умысла учинить смуту и революцию, но отрекался, желая ее подавить, полностью уверенный приближенными предателями в том, что иных средств у него не осталось.

Вопрос: Какое отношение имеет насильственная смерть Государя и Его Семьи к событию Отречения?

Ответ: Отречение Государя — это его добровольный отказ от Своих земных прав, повлекший его неизбежную физическую смерть.

Вопрос: Ради чего был сделан этот смертоносный отказ?

Ответ: Ради совести во Христе.

Вопрос: Докажите это.

Ответ: Это доказывают слова Акта Отречения: «Почли МЫ долгом совести… признали за благо отречься от Престола… и сложить с СЕБЯ Верховную Власть». Это подлинные слова Государя. Государь принял решение отречься, перекрестившись. Это и есть — ради Христа. Настаивать на своих правах перед лицом тотально отрекшихся от него представителей своего войска, фамилии и народа в условиях жестокой войны с внешним врагом Он считал противным долгу Христианского Царя. Он решил уйти, как отец уходит от восставших на него детей, не желая проливать их кровь и навязывать отцовскую любовь силой.

Вопрос: Стало быть, раз Государь отрекся по столь высоким Христианским мотивам, то и смерть его, неизбежная после Отречения, является следствием этого выбора?

Ответ: Именно так.

Вопрос: Как можно назвать этот выбор одним словом?

Ответ: Ради Христа.

Вопрос: Кем же являются слуги Государя, по малодушию перед бунтом, неверию в Бога и из политических расчетов представившие Государю тенденциозную картину и убедившие Государя сложить с Себя власть и деятельно способствовавшие этому? Как надо думать о Рузском, Родзянке, Алексееве, Гучкове, Шульгине, великом князе Николае Николаевиче младшем?

Ответ: Как об убийцах Государя, цареубийцах.

II. Долг верноподданных

Воинская присяга

Чтобы понять законность и правильность образа поведения и самой мотивации поступков Государя в дни переворота, необходимо увидеть и понять, что Царь не препятствовал исполнению долга перед Собой своими подчиненными. Но не подменял в своем сознании своего долга их долгом. Его долг был беречь Родину и самодержавие, но не себя. Их долг был беречь Царя, а свой долг перед Родиной и самодержавием рассматривать только и исключительно через призму верности своему конкретному Господину и Царю. Это вытекало из Присяги:

Я, нижеименованный, обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом, пред Святым Его Евангелием, в том, что хочу и должен ЕГО ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ, своему истинному и природному Всемилостивейшему Великому ГОСУДАРЮ ИМПЕРАТОРУ НИКОЛАЮ АЛЕКСАНДРОВИЧУ, Самодержцу Всероссийскому, и ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА Всероссийского Престола НАСЛЕДНИКУ, верно и нелицемерно служить, не щадя живота своего, до последней капли крови, и все к Высокому ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА Самодержавству, силе и власти принадлежащие права и преимущества, узаконенные и впредь узаконяемые, по крайнему разумению, силе и возможности, исполнять. ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА государства и земель Его врагов, телом и кровью, в поле и крепостях, водою и сухим путём, в баталиях, партиях, осадах и штурмах и в прочих воинских случаях храброе и сильное чинить сопротивление, и во всем стараться споспешествовать, что к ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА верной службе и пользе государственной во всяких случаях касаться может. Об ущербе же ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА интереса, вреде и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благовременно объявлять, но и всякими мерами отвращать и не допущать потщуся и всякую вверенную тайность крепко хранить буду, а предпоставленным надо мной начальникам во всем, что к пользе и службе Государства касаться будет, надлежащим образом чинить послушание, и всё по совести своей исправлять, и для своей корысти, свойства, дружбы и вражды против службы и присяги не поступать; от команды и знамя, где принадлежу, хотя в поле, обозе или гарнизоне, никогда не отлучаться, но за оным, пока жив, следовать буду, и во всем так себя вести и поступать, как честному, верному, послушному, храброму и расторопному (офицеру или солдату) надлежит. В чём да поможет мне Господь Бог Всемогущий. В заключение же сей моей клятвы целую слова и крест Спасителя моего. Аминь.

Именно так служили наши предки. И именно такую службу лично Самому Себе и Своей семье предполагал в своих подданных и ожидал от своих подданных Царь.

Но подданные в это время уже тотально перешли на гностическое понятие долга или перед «нацией», или перед «политической системой», каковой считали самодержавную монархию. Но не личного религиозного долга во Христе перед персоной конкретного Помазанника Божия.

III. Долг Царя

В день Священного Коронования и Миропомазания Царь торжественно, пред народом просил в молитве у Бога: «Буди сердце мое в руку Твоею, еже вся устроити к пользе врученных мне людей и к славе Твоей».

В этом и состоял Его долг: всегда иметь свое сердце в руце Божией, то есть чистую перед Богом совесть, что Царь свято исполнял всю свою жизнь. «До сих пор совесть моя никогда меня не обманывала. Поэтому и в данном случае я намерен следовать ее велениям. Я знаю, вы тоже верите, что „ сердце царево в руцех Божиих“. Да будет так» (выделено Государем) (Переписка Николая II с П. А. Столыпиным. Письмо от 10 декабря 1906 г. В кн.: Убийство Столыпина. Свидетельства и документы. Сост. А. Серебряников. М. 1986. С. 70).

В этом и состоял Его долг: иметь попечение о пользе народа и Славе Божией. Как видим, Царь всегда помнил и повторял про себя слова, произнесенные им при Короновании.

Написанная в 1981 году Служба Царственным мученикам прекрасно передает этот духовный феномен Помазанника:

Не о слав? царства земнаго попеченіе им?лъ еси, славный мучениче царю Николае, егда в?нчаніе на царство и миромъ помазаніе воспріялъ еси, но помышлялъ еси о слав? Божіей и о царств? Небесномъ, въ молитв? предъ народомъ глаголя: Владыко мой и Господи, настави мя и вразуми въ великомъ служеніи семъ, да будетъ со мною Твоя божественная премудрость, посли ю съ небесъ святыхъ Твоихъ, да разум?ючто есть угодно предъ очима Твоима, и что есть право по запов?демъ Твоимъ, буди сердце мое Тобою управлено, еже все устроити ко слав? Твоей, и къ польз? душевн?й врученныхъ мн? людей.

Важно отметить здесь, что Царь должен был «строить», «устраивать», то есть — начальствовать, указывать, управлять посредством определенного строя и в силу Богом данного подчинения Царю его подданных.

Долгом и обязанностью Царя было: принимая и выслушивая доклады верноподданных, повелевать и приказывать. То есть оставлять в неприкосновенности необходимую для разумного подданного призму словесного понимания.

Не поступать как идеолог, как вождь толпы, а как Христианский царь и слуга Христов.

Не поступать символически, как Наполеон на Аркольском мосту, как Ленин на броневике, как Ельцин на танке. Не гипнотизировать как Гитлер и Геббельс через радио или массовые митинги. То есть не влиять на людей непосредственно. Но давать место голосу их совести, которая не бывает коллективной.

Этот замечательный внутренний отказ Царя подменять Свой собственный долг чужим и — как следствие — смиренную отстраненность от деятельного и властного вторжения в чужие обязанности, подчиненные, уже утратившие диктуемое страхом Божиим чувство долга перед личностью Царя, и уже зараженные гностическим вирусом жажды революционно или контрреволюционно «влиять на события» непосредственно, то есть — политически, — этот принципиальный отказ Царя быть таким как один из них — не понимали и трактовали как «усталость» и «придавленность».

«Он стал как бы придавлен событиями и словно не отдавал себе отчета в обстановке и как-то безразлично стал относиться к происходящему» (Генерал Д. Н. Дубенский. «Как произошел переворот в России». В кн.: Отречение Николая II. Воспоминания очевидцев. Изд. «Красная газета», Ленинград, 1927, с. 47).

На самом деле, никакого «безразличия» не было.

IV. Образ выполнения Царем его долга

Рассмотрим, как это было — и увидим, что обвинения Государя в «безволии» и «слабости» являются клеветой. Он сделал все, что должен был сделать Помазанник Божий, чтобы удержать вверенный ему народ от измены Себе, бунта против Богом установленной власти и братоубийственной внутренней смуты перед лицом внешнего врага.

25 февраля, получив в Ставке сообщение о том, что беспорядки в столице разрастаются, Государь сразу понял необходимость самых энергичных мер и телеграфировал командующему войсками генералу Хабалову: «Повелеваю завтра же прекратить в столице безпорядки, недопустимые в тяжелое время войны против Германии и Австрии» (Ольденбург С. С. Царствование Императора Николая II. Мюнхен, 1949. Том II. Часть III. С. 239).

26 февраля, в Прощеное Воскресенье, стоя в церкви, Государь пережил приступ стенокардии либо инфаркт. «Сегодня утром во время службы я почувствовал мучительную боль в груди, продолжавшуюся четверть часа. Я едва выстоял, и лоб мой покрылся каплями пота» (Ольденбург, с. 240). Об этом Государь не сообщил никому.

Вопреки установившемуся общему в либерально-патриотических кругах мнению, что бунт 200- тысячного Петроградского гарнизона не представлял опасности и мог быть легко подавлен более умными и преданными людьми, чем генералы Хабалов и Беляев, градоначальник князь Голицын и т. п. — бунт был настоящим кровавым восстанием, в котором массы восставших решились идти до конца, поставив на карту жизнь.

Только Солженицын, Шульгин и им подобные либеральные «центристы» могут считать Хабалова безвольным. 26 февраля «столкновения толпы с полицией, казаками и вызванными им в помощь учебными командами некоторых полков приняли кровавый характер. Имелись убитые и раненые. К вечеру в кругах сторонников движения наблюдали упадок духа. Собравшиеся на квартире Керенского представители крайне левых групп приходили к заключению, что «правительство победило»».

Это, однако, была лишь видимость. «Разогнать» майдан силой! Разогнали!

Но силы майдана лишь умножились. И у Солженицына нет никакого права считать, что экспедицию Иванова, вступи она в Петроград, не ожидала бы участь полков Хабалова.

Но в этот день, около 4-х часов дня, произошло весьма серьезное событие. 4-я рота запасного батальона Павловского полка (в ней было 1500 человек), столпившись на улице около своих казарм, неожиданно открыла беспорядочный огонь по войскам, разгонявшим толпу. Началась перестрелка». (Ольденбург, т. II, с.239).

Начался масштабный военный бунт — в условиях войны с внешним врагом.

«Для солдат «выступление» было много страшней, чем для рабочих: «вы вернетесь к себе домой, а мы под расстрел», — говорили солдаты рабочим — агитаторам, которые звали их на демонстрации. Выйдя с оружием на улицу, солдаты знали, что совершали преступление и что только успех может обеспечить им безнаказанность.

Утром (27 февраля), кроме волынцев восстали еще и павловцы, а также литовцы. Вся Выборгская сторона была уже во власти рабочих. Через Литейный мост революционные толпы перешли на левый берег Невы, где они встретились и слились в одну массу с восставшими полками.

Ген. Хабалов и ген. Беляев стали спешно вызывать более надежные воинские части для защиты центра города. Отряд около 1000 человек под командой полк. л.-гв. Преображенского полка А. П. Кутепова был двинут в сторону очага восстания, но ему не удалось проникнуть дальше Кирочной улицы». (там же, с.240).

В этот день Государь получил телеграмму от психопатичного М. В. Родзянки, Председателя распущенной накануне Указом Государя на перерыв до апреля Государственной Думы. Панический тон этой и последующих телеграмм Родзянки был сознательно выбран им не из-за своей психопатии, а из-за политического расчета.

Родзянко, как и все депутаты Думы кроме крайне левых, чаял и добивался прогрессивных перемен: правительства, подчиненного парламенту и конституции с бутафорской монархией. В этом и заключался их монархизм. Поэтому члены Думы, как и большинство Великих Князей, как и почти все Главнокомандующие фронтами, как и начальник Ставки Алексеев — не стремились подавить бунт, но стремились его «оседлать». «В думских кругах надеялись, что эти беспорядки заставят власть пойти им навстречу» (Ольденбург, с. 239).

В этом была их ошибка.

Ошибался не только Государь — хотя бы и с долей критики — доверяя их сообщениям — так как продолжал считать их пусть неспособными, но — приличными — людьми.

Фатально ошибались и они, принимая себя за вождей «движения» и «властителей дум» и «народных избранников». Ошибались члены Династии, считавшие себя «популярнее» Царя. Ошибались фронтовые генералы, считавшие себя «национальными героями».

Вопреки этому революционному моральному давлению на Себя 27 февраля Царь приказывает генерал-адъютанту Н. И. Иванову организовать экспедицию с фронта из верных гвардейских частей для подавления бунта.

«При первом известии о военном бунте Государь решил отправить в Петербург ген. Н. И. Иванова, популярного в армии и стране старого генерала, с чрезвычайными полномочиями для восстановления порядка» (Ольденбург, с. 243).

В этом ключевом моменте посылки экспедиции Иванова на Петроград ясно видно как Государь «строил» к пользе врученных Ему людей: как пользовался данной Ему от Бога властью. Он пользовался своим правом приказывать, опираясь на инициативу верноподданных. И этим выполнял свой долг. Человеку, движимому волей к власти, Государь покажется безвольным. Но Государь соблюдал порядок: предоставил спасать Себя тому, кого послал Бог — и положился на него полностью.

«Лег спать в 3 1 / 4, так как долго говорили с Н. И. Ивановым, которого посылаю в Петроград с войсками водворить порядок» — записал Государь в Дневнике 28 февраля.

«Отчего он так тихо едет?» Синим цветом показан короткий путь Георгиевского батальона генерала Н. И. Иванова, занявший двое суток — 28 февраля и 1 марта. Красным показан длинный маршрут Царского эшелона, доехавший по Николаевской дороге до Малой Вишеры, повернувший оттуда впять на Бологое и оттуда, по совету Воейкова, на Псков, в штаб Северного фронта, «под прикрытие надежных войск».

Если принять же мнение генерала Дубенского о «безразличии» Царя к происходящему, то покажется, что экспедиция Иванова — заслуга Дубенского и Федорова.

Но это не так: сам Государь повелел подавить бунт. Сначала — Хабалову и Голицину, затем — Иванову.

Приказы и повеления Помазанника остались невыполненными со стороны людей, дававших Ему присягу.

«Отчего он так тихо едет?» — спросил Государь, узнав, что Иванов только утром в среду 1 — го марта прошел станцию Дно.

Но и в Рузском и в Алексееве Государь до конца видел верноподданных! Рузский был вызван Царем для доклада Ему в царский поезд в ночь с 1 на 2 марта. Царь не подозревал его в измене, предоставив ему вести переговоры с Родзянкой и Алексеевым и освободив Себя от личного влияния на последних, доверяя их верности присяге.

Всякое иное объяснение мотивов Государя грешит гностическим вменением современных политических мифов — настоящему, реальному Николаю Второму.

Нет нужды описывать то, что подробно описано Дубенским, Мордвиновым, Воейковым, Саввичем, что проанализировано и взвешено Винбергом, Ольденбургом, Мельгуновым, Мэсси, Катковым. Что зафиксировано в телеграммах и разговорах по прямому проводу между Ставкой, штабом Северного фронта и Таврическим дворцом, между Родзянкой, Алексеевым, Рузским, Даниловым, Лукомским, Сахаровым, Эвертом.

Экспозиция Отречения должна быть хорошо известна каждому русскому. Ограничимся здесь лишь двумя записями Государя в Его Дневнике.

1-го марта. Среда. Ночью повернули с Малой Вишеры назад, так как Любань и Тосно оказались занятыми восставшими. Поехали на Валдай, Дно и Псков, где остановился на ночь… Гатчина и Луга тоже оказались занятыми. Стыд и позор! Доехать до Царского не удалось. А мысли и чувства все время там! Как бедной Аликс должно быть тягостно одной переживать все эти события! Помоги нам, Господь!

2-го марта. Четверг. Утром пришел Рузский и прочел свой длиннейший разговор по аппарату с Родзянко. По его словам, положение в Петрограде таково, что теперь министерство из Думы будто бессильно что-либо сделать, так как с ним борется соц.-дем. партия в лице рабочего комитета. Нужно мое отречение. Рузский передал этот разговор в Ставку, а Алексеев всем главнокомандующим. К 2.30 пришли ответы от всех. Суть та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться на этот шаг. Я согласился. Из Ставки прислали проект манифеста. Вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульгин, с которыми я переговорил и передал им подписанный и переделанный манифест. В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена, и трусость, и обман!

Протоиерей Владимир Переслегин