Ответы на вопросы читателей журнала «Русский Дом» — октябрь 2019 г.

У меня вопрос о любви. О том главном, о чем без конца проповедует Церковь. Почему столько браков — в том числе и венчанных, христианских, — начавшихся в искренних глубоких чувствах, разбиваются вдребезги, и ничто не может снова склеить их? Почему некогда единомысленные друзья по вере становятся непримиримыми врагами? Почему в иных монастырях, приходах, вдохновенно вступивших на путь созидания подлинной духовности, внезапно как бы выдыхается жизнь, и они оказываются буквально на грани распада? Чем объяснить, что многие православные общественные организации, активно включившиеся в дела благотворительности, так быстро прекращают свое существование, хотя первоначальные намерения, да и дела, были весьма полезными? Ведь все эти христиане достаточно хорошо понимают, что в центре всего должна быть любовь.

Л.А. Гущина, г. Ярославль

Конкретные причины могут быть разными. Но во всех случаях можно видеть отсутствие чего-то существенного. Того, благодаря чему христианская любовь может не только родиться, но и возрастать, и крепнуть в испытаниях. Того, что должно идти впереди всего, того, без чего очень трудно и даже невозможно преуспеть в прекрасной и в то же время суровой науке любви. В самом деле, как эта любовь может начаться, не умереть, несмотря ни на какие преграды, и принести плод?

Принять любовь, которою Бог первым возлюбил нас, — недостаточно, чтобы научиться любить делом и истиною. Прежде чем говорить о любви, мы должны освободиться от нелюбви. Невозможно отрицать очевидное. Как бы ни было велико у нас желание любви (а оно есть), как бы ни сильна была благодать Божия, изливающаяся в Церкви в наши сердца, чтобы привести нас к главному (а она дается обильно), любовь никогда не бывает легкой, и ее невозможно достигнуть непосредственно, в одном порыве. Было бы опасной иллюзией этого не понимать. Почему так? Прежде всего потому, что наши непосредственные порывы любви могут быть весьма сомнительными. Есть люди, которые с возмущением отвергнут такое утверждение. Но факт остается фактом. Никто не может сразу стать любящим человеком, святым. По своему естеству мы этого не имеем. И также никого из нас нельзя назвать инстинктивно готовым к отдаче себя. Первородный грех нарушил в нас что-то существенное. То главное в человеке, на что он благословлен Богом при творении. Мир, к которому мы принадлежим, весь в трещинах. И каждый из нас отмечен этими трещинами.

Никто лучше апостола Павла, великого знатока человечества и духовной мудрости, не выразил это с такой глубиной и искренностью: «Не понимаю, что делаю: потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю» (Рим. 7, 15). Недостаточно хотеть любить, чтобы любить. И апостол решительно замечает: «Если же делаю то, чего не хочу, уже не я делаю то, но живущий во мне грех» (Рим. 7, 20). Можно ли сказать яснее! Именно это зло, предшествующее всему, необходимо разоблачить. Разрушить фундамент, на котором строится опасное для жизни здание. И апостол завершает обезоруживающим признанием: «Итак, я нахожу закон, что, когда хочу делать доброе, прилежит мне злое» (Рим. 7, 21).

Бесполезно пытаться перекричать слово Божие. С легкомысленной самоуверенностью пренебречь непреодолимыми преградами. Требовать доверия к себе и благорасположения. Мир знает, к чему могут привести тезисы Жан Жака Руссо о непосредственной доброте человека и его природы. Между прочим, признание все определяющей истины первородного греха не помешало апостолу Павлу написать несравненный «гимн любви» (1 Кор. 13 гл.), и жить всю жизнь этой не знающей границ любовью.

Чтобы научиться христианской любви, мы должны начать с другого конца. Оторваться от нашей слишком естественной сосредоточенности на себе, от страха потерять себя, когда мы принимаем в свою жизнь другого. Но пока наше «я» будет сознавать себя центром всего, оно будет естественно так или иначе исполнено нелюбви. Пока не узнаем мы, что центром жизни может быть только Тот, Кто на самом деле является центром жизни — Христос Бог, — ничто не может измениться. Только Его Крестом, нашей верой и верностью Его Кресту можем мы вступить на путь подлинной любви. Он должен начаться с искоренения нашего себялюбия. И эта борьба с нашей нелюбовью будет всегда трудной, крестной.

Она будет такой, потому что у любви есть враг, «называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную» (Откр. 12, 9). Он «клеветник братий наших, клевещущий на них пред Богом день и ночь», сеятель плевел в ночи. Он делает все, чтобы воспрепятствовать рождению и росту любви, которая есть исполнение всего закона. Поэтому все начинается, как мы слышим в Откровении, сражением с этим врагом. Он боится только Креста Христова, только Христовой любви. Пусть будет какая угодно любовь. Он знает, как обратить ее в свою противоположность, пусть будет много любви, но только не Крест. И Христос не перестает говорить Своим ученикам: «Не мир пришел Я принести, но меч» (Мф. 10, 34), и даже «разделение» (Лк. 12, 51). Меч, поражающий зло, и разделение, отделяющее нас от зла. В этих словах Господа — указание, почему мы должны сражаться прежде всего с нелюбовью и «не давать места диаволу» (Еф. 4, 27), когда он раскрывает объятия ложной любви.

Иными словами, говорят святые отцы, кто хочет научиться подлинной христианской любви, должен положить в основание своей жизни покаяние и смирение. В смирении — полнота всех добродетелей, потому что оно — добрая земля, на которой Слово Божие может принести стократный плод. И покаяние — уклонение от широкого и пространного пути, ведущего в погибель. Оно открывает тесными вратами доступ к жизни. Только так — в семье, в монастыре, на приходе, в общественной церковной деятельности, в личном общении друг с другом, противостоя естественному эгоизму, лжецу-искусителю, отравляющей все в нас и вокруг нас гордыне, можем мы достигнуть Крестом Христовым Его любви.

Святые отцы учат нас, что Божественная литургия, совершаемая в Церкви, действенна и благодатна вне зависимости от достоинства или недостоинства священника. Иными словами, не имеет значения — участвует он в ней внутренне или нет. Почему же мы слышим столько предупреждений об опасности только внешнего служения?

А.Г. Соболев, г. Калуга

Во время Херувимской песни священник, сознавая свое абсолютное недостоинство, молится, чтобы Господь не отвратил лица Своего от него, но сподобил быть принесенными Святым Дарам грешным и недостойным рабом Его. «Ты бо еси Приносяй и Приносимый, и Приемляй и Раздаваемый, Христе Боже наш». Христос — Единственный Священник, Он принес спасительную жертву Своей смертью, которой Он прославлен. Он Самого Себя принес в жертву, Он умер, чтобы упразднить всякое служение, которое является только внешним. В Послании к Евреям апостол говорит, что не с кровью козлов и тельцов, но со Своею Кровию, однажды вошел Христос во святилище (Евр. 9, 12). Когда Он испустил дух на Кресте, завеса храма разодралась от верхнего края до нижнего. Со смертью Христовой был сокрушен храм земного служения, который никогда более не должен быть восстановлен. Согласно преданию Церкви, восстановление его будет означать приход антихриста.

Богу угодно только личное служение — то, которое лично связывает нас со Христом. Церковь никогда не знала священства, внешнего по отношению к личности Христа. Она никогда не принимала никакого священства, кроме священства Голгофы. Только такому священству открывается слава Отчая.

Мы должны знать, кто может совершать литургию. Никто, кроме Самого Христа. И никто, кроме того, кто всею жизнью своей устремляется быть единым со Христом и Его жертвенным служением. Мы перестаем участвовать в таинстве жертвы Христовой, если только внешне совершаем его. Если евхаристическая чаша и дискос возносятся только нашими руками. И, тем более, если, хотя бы даже только внешне, мы солидаризируемся с теми, кто сознательно отвергает и предает смерти Христа. «Не бо врагом Твоим тайну повем, ни лобзания Ти дам, яко Иуда». Можем ли мы принести жертву Христову только пением, даже самым прекрасным, «поминающе спасительную сию заповедь, и вся яже о нас бывшая: крест, гроб, тридневное воскресение, на небеса восхождение, одесную седение, второе и славное паки пришествие», и только устами вместе с ангелами «победную песнь поюще, вопиюще, взывающе и глаголюще»? Если евхаристическое приношение означает смерть Христову и славу Его воскресения, невозможно совершить его, не умирая и не воскресая во Христе. Это будет не настоящее служение евхаристии. Точно так же, как если бы мирянин стал повторять все слова и жесты священника. Вернее, несколько иначе. Священник, законно рукоположенный и имеющий благодать для служения, может быть просто орудием, через которое Христос являет Свое присутствие Церкви и приносит Себя в ней. Но если священники не будут лично соединены с любовью Христовой, с Его смертью для мира, с Его благодатью воскресения, литургия не будет их служением. Они будут служителями внешних символов, того, что в христианском служении является земным и несовершенным. Они уподобятся священникам Ветхого Завета, которые приносили жертву, внешнюю по отношению к ним самим. Они не будут священниками в духе и истине — согласно небесному и реальному богослужению. Они не будут причастниками Божественной Евхаристии, когда Сам Христос совершает ее.

Почему на Пасху все храмы переполнены, а в Страстные дни — несколько иная картина? Почему большинство в нашем народе — крещеные, а причащаются даже в Великий Четверг только два-три процента? Почему миллионы крещеных, когда пришло время испытания, участвовали вместе с ненавистниками Церкви в разрушении храмов? Что сделала ты, Россия, со своим крещением? Что делаем мы, христиане, с нашим даром после двадцати веков христианства? Почему святые отцы говорят, что «тайна беззакония» совершается не только сознательными врагами Божиими, но и внутри самой Церкви?

Протоиерей Александр Шаргунов