Эвтаназия

Освенцим по-черкизовски

Протоиерей Владимир Переслегин

 

«Большинство позвонивших на «Эхо Москвы» за эвтаназию. Я с большинством», - заявил журналист Андрей Черкизов 7 декабря 2004 года, в день вынесения приговора двум девицам, 14 и 17 лет, садистски умертвившим 32-летнюю парализованную женщину, сначала пытавшихся осуществить «эвтаназию» с помощью шприца с воздухом, а потом удушивших жертву руками.

Преступницы получили по 4 с половиной и 5 лет лишения свободы по статье 105 УК РФ «Убийство». Понятие «эвтаназия», то есть убийство по просьбе жертвы, пока еще Законом не предусмотрено. «Я за эвтаназию, - говорит Черкизов, - только совершать ее должны не врачи».

Правильная мысль.

Не врачи запускали газ в камеры, наполненные несчастными евреями. Ни Гейдрих, ни Эйхман не были врачами. Да и Черкизов – не врач. И мотивация их не врачебная, преступная для врача: кто хочет умереть – должен умереть.

Каждому – свое.

Нелишне вспомнить, чем оправдывали нацисты умерщвление евреев. Их выбором. Их воля считалась определившейся, так как они добровольно остались на территории Рейха, где быть евреем – неполноценным, глубоко больным и подлежащим выбраковке членом человеческого рода – считалось недопустимым. Знали или не знали евреи об ожидающей их смерти – для палачей не имело значения. «Каждому – свое» означало именно то, что каждый сам выбрал свою судьбу.

Гейдрих был евреем по бабушке, но не испытывал никакого сострадания к своим единоплеменникам. Так как отождествлял себя с нацистами и даже считался образцом арийца. В еще большей степени в наше время не имеет значения ничья национальность, а имеет значение только: с кем кто себя отождествляет. Так, Черкизов и 2/3 его «респондентов» - с убийцами.

Потому что сказать: «я за эвтаназию» значит сказать: «я за убийство». Узаконенное, выведенное за рамки УК, а самое главное – с согласия жертвы – недочеловека.

Желание прекращения страданий и желание прекращения жизни – не одно и то же. Они могут сливаться воедино в душе изнемогающего, измученного болезнью человека. Но человек – это сама жизнь, даже если эта жизнь невыносима. Отождествлять безумную просьбу о смерти с личной волей человека, всегда остающуюся направленной к жизни, может только палач, накрывающий лицо осужденного колпаком, чтобы не видеть его глаз.

Если у постели врач, то есть лицо, призванное к любви к больному, то в свете этой любви несчастный может отделить черное от белого и выбрать жизнь.

Если у постели провокатор, вооруженный ницшеанским принципом «падающего – толкни», то усталый человек выбирает смерть. Точно так же, как ее «выбрали» венгерские евреи, добровольно занимавшие места в пассажирских вагонах, «переселяющих» их в Польшу. Человек не может хотеть себе смерти. Он родился со словами «пусть всегда буду я!» Даже если ему «надоела» жизнь, даже если он «не боится смерти» - не следует верить ему. Ведь он не пережил своей смерти – и ведет речь о чужой.

«Не боится смерти» пьяный бандит – так как много раз видел ее, не свою. «Не бояться смерти» позволяют себе в стихах: «Я, наконец, смертельно болен, иным живу, иным томлюсь, закатом солнечным доволен, и вечной ночи не боюсь. Мне вечность заглянула в очи, покой на сердце низвела»... Но когда смерть действительно приблизилась к Блоку, никакого покоя не было, а был разбитый Аполлон Бельведерский. Сказать «я смерти не боюсь» - все равно, что сказать: «меня пуля не берет».

Преодолеть страх смерти человек может. Не бояться же ее ему не дано, так как смерть противоестественна. Святые Мученики боялись смерти. Но еще больше боялись предательства Жизни и Истины.

Никто из людей не выбирал смерть.

Никто.

«Авва Отче, да минует Меня чаша сия», - молился Господь, добровольно, из солидарности с нами, впуская в Себя человеческий страх смерти, ценой же смерти выбирая – жизнь мира, а не смерть. Даже если человек в отчаянии просит себе смерти, он говорит не о ней, а о прекращении страданий. Убийцы-подростки, как и комментаторы-либералы одинаково мотивируют эвтаназию своим состраданием к страждущему. Но если они это всерьез, то логично им пустить пулю себе в лоб – из со-страдания, выносить которое нет сил. Начните, как говорится, с себя. Или перестаньте лгать про свое «сострадание».

Усыпляйте из сострадания своих собак, пристреливайте своих лошадей.

Вам жалко!

Еще бы. Ведь и бессловесное животное не хочет смерти. «Сколько же лучше человек скота!» Еще раз повторим простую мысль. Больной жаждет прекращения мук, но желает при этом не смерти, а жизни. Желает сильней, чем загнанная лошадь или больной пес – потому что он живее их, он – человек. Помощь же ему состоит не в том, чтобы поддаваться патологии сознания, связывающей избавление с биологической смертью. Помощь состоит в том, чтобы держаться всеми силами за иррациональное, безумное, но абсолютно реальное чувство бессмертия личности: человек не может исчезнуть как весенний снег. И поэтому не должен соглашаться на небытие, которого не получит.

Ради кажущегося извне избавления прерывать не кажущуюся, а настоящую земную жизнь не способен заурядный атеист. Атеист знает, что не он сделал человека живым и не ему превращать его в труп. К сожалению, таких ограниченных, таких честных атеистов все меньше. Вместо них на сцену выходят люди развитые, без предрассудков и комплексов. Отнюдь не атеисты, по-своему верующие в своего, гнездящегося у них «в душе» бога.

Говоря короче, сатанисты.

Ницшеанский призыв в отношение падающего мы непрерывно слышим в России с конца 80-х. И он непрерывно осуществлялся «на территории бывшего СССР» все эти годы. «Балласт должен уйти», - говаривал Бестужев – Лада, друг Гайдара.

Никакого патернализма!

Склонным к выпивке ветеранам трудового фронта и инвалидам войны – приватизацию жилья и легкую смерть на улице после того, как жилье продано, пропито или отнято фирмой «Help», специализировавшейся на убийстве таких стариков в начале 90-х. Бездомным детям – свободу от детских домов и интернатов, этих концлагерей, - как говорила Маша Арбатова. И – легкую смерть на улице, духовную – в качестве живого товара, физическую – в качестве мертвого. Не сметь мешать эвтаназии! Уже не евреи, а весь мир, все человечество – балласт, который должен уйти. «Уйти достойно», - добавляет Черкизов.

Свободу клубам гомосексуалистов, свободу клубам самоубийц!

Есть «возраст согласия - 14 лет» - настаивал депутат Думы Баранников. Сколько подростков, над которыми надругались «с их согласия» вдвое и втрое старшие «друзья», покончили с собой, не выдержав позора?

Это их выбор! Не навязывайте никому ваши догмы. Хочет вешаться – пусть повесится.

Мне хочется задать «респондентам» один единственный вопрос: а если Ваш собственный ребенок захочет осуществить над собой эвтаназию, Вы броситесь вынимать его из петли? Или Вы прежде, чем наступит асфиксия, будете справляться с его волеизъявлением, памятуя, что ему уже стукнуло 14?

Откажитесь же от двойного стандарта. Если Вы за эвтаназию – уйдите в соседнюю комнату, вызывайте милицию. Если против – спасайте ребенка. Или честно договаривайте: я за эвтаназию унтерменшей, чем больше их не захочет жить в Рейхе, тем лучше. Надо заложить в бюджет деньги на «достойный уход» балласта. На обучение спецперсонала – не воздух же в вены закачивать. На достойную зарплату этим благодетелям человечества.

На хорошую униформу для зондеркоманд, обученных правильно делать инъекции бомжам и брошенным инвалидам. Чтобы палача никто не принял за доктора или сестрицу, на белый халат нашить строгую черную повязку – в знак искренней скорби и сострадания очередной жертве.

Но помните о собственных детях, полноправные граждане нового Рейха. Ибо, в отличие от времен фашизма, разделение проходит не по расовому признаку. Жертвами идеологии самоубийства, которой «элита» заразила страну, становятся все дети поголовно, включая детей тех, кто голосует за эвтаназию, а также нанятого ими лагерного персонала.