Как часто в словах современных проповедников мы слышим о любви! Но почему-то создается впечатление, что у некоторых из них любовь — это прежде всего терпимость, уступчивость (даже греху), так и хочется сказать «либеральная любовь». Как будто они стараются понравиться всем, и больше всего боятся, как бы не оттолкнуть кого-нибудь бескомпромиссностью Христовой истины. Невольно вспоминаются слова Константина Леонтьева о «розовом христианстве». И слова Константина Победоносцева: «Наш Христос — не ваш Христос. Своего я знаю мужем силы и истины, исцеляющим расслабленных, а в вашем — черты расслабленного, который сам требует исцеления». Можно было бы, наверное, напомнить и о печальном опыте западной Церкви после Второго Ватиканского Собора, о котором Вы пишете в предисловии к книге архиепископа Марселя Лефевра «Они предали Его. От либерализма к отступничеству». Действительно, у Христа мы видим совсем другие проявления любви, вплоть до изгнания из храма бичом. Скажите, пожалуйста, неужели кто-то вправду думает, что огненная любовь Христова уже не может быть воспринята современным обществом? А как же быть со знаменитым «гимном любви» апостола Павла?
Павел Лебедев, г. Барнаул
Любовь — прежде всякого творения, всякого служения, всякого достижения. Иногда ее путают со слабостью, которая делает нас безоружными перед волей и желанием другого, и заставляет нас уступить на беду себе. У любви нет этой трусливой уступчивости. Она «крепка как смерть», по слову Писания. Сделать приятное кому-то часто противоположно деланию добра. Подлинная любовь безжалостна. Она не любит слабостей, она любит, несмотря на них и вопреки им, она выправляет их. Но ее твердость — твердость любви, в этой твердости — доверие Богу и другому человеку, помощь, опора. Мир ищет твердость в иронии или в оскорблении, но по-настоящему тверда одна любовь. Тверда по отношению к другим, но прежде всего по отношению к себе. Тверда как алмаз, ясна, прозрачна до глубины. Тверда, но не наносит ран. Насилие убивает, ирония колет, любовь проникает в сердце и исцеляет.
Как нам быть с высоким «гимном любви» в наше время нелюбви? «Любовь долготерпит» — в ней нет никакой спешки. Как отец блудного сына, она ждет часа Божия. Она верна, она молится в молчании. Она ни в чем не заинтересована, ничего не желает в ответ, она находит сладость в добре, которое она любит. В этом — все ее воздаяние. Она забывает о себе. Для нее не имеет значения, кем сделано добро — ею или другим. Важно, чтобы оно было сделано. Она любит добро ради самого добра, истину ради самой истины. «Любовь не перестает». Она всегда действенна, никогда не кончается, ища, как себя проявить. Она «всего надеется». Она знает, что нет ничего невозможного для Бога, и надеется, вопреки всякой надежде. Она «всему верит». Кажется, она всегда — жертва обмана, но благодаря этой жертве она торжествует среди всеобщего недоверия и подозрительности. Она побеждает зло добром, вынуждает говорить правду, она — в другом измерении и ведет туда же других. Души раскрываются ей. Она взывает к сокровенным глубинам. Перед ней невозможно кого-то из себя изображать. Она вынуждает к признаниям, к раскрытию самых тайных сердечных ран. А сознавать себя любимым, несмотря ни на что, непреходящей любовью, которая нисходит до дна несчастья, ничего не поранив, не осмеяв, — это единственное, что дает силу жить самым отчаянным. Так любовью созидается Церковь. Критерий истины — любовь, а критерий любви — истина, Дух истины. О такой любви неложно обратившийся к Церкви может сказать словами псалма, воспевающего красоту храма Божия: «Господи, возлюбих благолепие дома Твоего и место селения славы Твоея».
Какие новые перспективы для человечества открывает современная биология? Говорят, она приближается к тому, чтобы сделать более совершенным тело человека. Неужели такое возможно? Может быть, это дает основание для создания новой идеологии, которая будет не чета всем прежним, — действительно научная, действительно направленная на улучшение существования человека?
Долгоруков И. В., г. Москва
Оказывается, чтобы улучшить существование человека, надо поставить под сомнение его существование. Как это ни парадоксально, именно этим главным образом занимается современная биология. Никто не оспаривает многие достижения в этой области, которые объективно приносят пользу. Но речь, как я понимаю, в Вашем вопросе идет о другом. Нейробиология, генетические исследования — все направлено на то, чтобы поколебать представления о человеке, которых мы еще придерживаемся. Идут бесконечные дебаты в специальной и не только в специальной периодике о продвинутой бионауке — клонировании, искусственном оплодотворении, исследовании эмбриона, генетических манипуляциях, пересадке органов, омоложении лица, тела и т.д. Из всего этого вопиет один вопрос, столь радикальный, столь огромный, что перед ним останавливается мысль, умолкает юриспруденция, исчезают суды. Где находятся пределы человеческого, то есть как определить, что есть человеческое в человеке? Что отличает в конце концов человека от животного, от остальной природы? Чем можно измерить единственность человеческого, когда все сегодня устремлено к тому, чтобы «научно» растворить его в несоизмеримом ни с чем биогенетическом разнообразии живого?
Нет ни одного вопроса, который бы ни сводился к этому принципиальному вопросу и не вызывал бы самую темную тревогу. Разве генетика не приводит фактически к неразличимой общности между человеком и животным? А исследования науки не предлагают гипотезу создания искусственного мозга, — искусственного разума, то есть сходства человека и машины? Разве молекулярная физика не выдвигает постулат изначальной бесконечности самой материи, в том числе живой материи и человека? Так что нам скоро будет трудно определить, что такое человек. Многие уже не могут это сделать.
Такова подлинная природа концептуальной революции, «изменения парадигмы», как принято говорить сегодня, — всего того, чему мы являемся немыми свидетелями. Этой революции, мутации — каждый выбирает наиболее подходящее для него слово, чтобы обозначить происходящее яснее.
Новое сегодня в том, что человек становится опасным для самого себя, подвергая опасности уничтожения жизнь и природу. Перспективы будущего заключаются уже не в организации более или менее справедливого общества, но в сохранении самых основ человечества. Мир переступил некий порог в течение последних трех десятилетий. В течение тысячелетий человек оставался тем, кем он был для Аристотеля: животное — живое и, более того, общественное, способное к политическому существованию. Современный человек — животное в политике, возможность для которого быть живым — под сомнением.
Человечество, человеческое, человеческий вид. Мы ясно чувствуем, что под ногами у нас разверзается пустота. Мы замечаем неустранимое противоречие между двумя полюсами современной мысли. Как можем мы отстаивать «права человека», если определение, что такое человек — с точки зрения науки, — под вопросом? Как можем мы обвинять кого-то в «преступлениях против человечества», если определение, что такое человечество, — приблизительное? Неужели достаточно будет политических аргументов для экологической защиты планеты, которой угрожает «озоновая дыра» или «глобальное потепление»? Требуется неразрушимость человеческого в человеке. То качество, которое составляет личность человека. На повестке дня сегодня стоит не просто выживание человечества, определяемого как сохранение некой «сообщности, населяющей планету Земля», а рождение нового человечества. Это значит, что человеческое в человеке может быть не очевидно, оно становится как никогда хрупким.
Качественный скачок науки дает возможность некоторым ученым выдвигать гипотезу о человечестве-мутанте, о постчеловечестве, о «биолитической революции» — по аналогии с «неолитической» (по-гречески «неос» — новый, «литос» — камень), когда около двенадцати тысяч лет назад человеческие общества перешли от охоты и собирания к выращиванию домашнего скота и сельскому хозяйству. Эта революция означала полное изменение отношения человечества с природой. Сегодня мы входим в новую эру, определяемую техническими достижениями — сочетания живого (био) и минералов (литос). Эта новая революция, по мнению некоторых ученых, является завершением долгой многовековой истории, в течение которой человеческая мысль вырабатывала и совершенствовала свое представление о мире (и его ценностях). Это представление сегодня распадается подобно цементу, соединяющему кирпичное здание. Представление о человеке как о неизменном явлении уступает место иным концепциям. Достигнув полноты биологической эволюции, он входит в новую историю — управляемой эволюции, где он становится сыном своих творений, а не могущественных сил природы. Перед нами — Апокалипсис, с уничтожением табу «удушающей буржуазной культуры» (заповеди — это запреты), что означает уничтожение единства человеческого рода и уничтожение человека как личности. Эта генетическая бомба будет в области биологии тем же, чем явилась атомная бомба в области физики.
Несомненно одно: мир стоит в растерянности перед собственными достижениями. Научно-технические инструменты, которые мы держим в руках, открывают двери к тому, что не имеет аналогов в истории. Люди обретают власть раздвинуть биологические границы, расширить возможности тела, презреть фатальность древней психологии и генеалогии, излечивать неизлечимые болезни и т.д. «Человек — это звучит гордо», и человеческая гордыня, которой отмечена наша эпоха, утверждается не на пустом месте. Но страх и смятение, сопутствующие ей, так же имеют основание.
В феврале 1997 года после клонирования овцы, один из западных ученых написал: «Коперник изгнал человека из центра вселенной, Дарвин — из центра земли, клонирование готово изгнать человека из самого себя». Есть память очень недавнего прошлого. Она неукоснительно бдит над всеми спорами о так называемой «биоэтике». Кому не ясно, что в сегодняшних разговорах о том, что такое человек, есть что-то знакомое. Апологеты научного оптимизма приходят в раздражение, когда им напоминают о том, к каким последствиям может привести генетика. Для них постоянное сравнение с Гитлером в этой теме — преувеличение. Поднимается крик об «обскурантизме», о «технофобии» (два ныне модных словечка). Но ссылка на это недавнее прошлое имеет полное основание. Нацисты занимались выведением совершенной породы человека. Система нацистских концлагерей создавала, в строгом смысле этого слова, «недочеловечество». Все делалось, чтобы заключенных в лагерях (славян, евреев, цыган) попытаться силой превратить в животных и рассматривать их как неодушевленные предметы, как вещи. Тела казнимых, их зубы, кожа, волосы — вот что в этих людях представляло единственную ценность.
На Нюрнбергском процессе мир с ужасом узнал, что можно уничтожать то, что драгоценнее самой жизни, — человеческое в человеке. Сохранилось множество документальных свидетельств. Мы должны читать и перечитывать их — о маниакальном низведении человека до уровня животного, до «первоматерии», видеть эти толпы людей, превращенные в развалины, этих «нелюдей», шагающих в бездну в молчании.
Что еще может раскрыться в человеке, в человечестве? Принадлежим ли мы к человеческому роду? Заставляет ли это нас задуматься о непреходящем, трепетном, непостижимом определении, что есть человеческое в человеке? Наш долг — любой ценой защитить человека как духовное и нравственное явление от всех попыток его уничтожения. Мы знаем теперь, что невозможное произнести вслух и даже помыслить, оказалось возможным, и открылось худшим чем даже массовые убийства. Стало ясно, что человека не должно больше отождествлять ни с животным, ни с машиной, ни с вещью. Есть нечто неразрушимое в человеке, данное Богом, которое способно сопротивляться любому человеконенавистнику и человекоубийце до конца. Наступает время, когда становится очевидным, что без Христа, без Церкви такое сопротивление невозможно.июнь 2010 г.
© Общественный Комитет "За нравственное возрождение Отечества"