Дорогой отец Александр! В Вашей книге «Последнее оружие» в статье, посвященной богохульной выставке, есть, на мой взгляд, очень точные слова: «Перед нами мерзкая харя нового большевизма, более замаскированного и изощренного, чем в 20-е и 30-е годы, выступающего под видом "свободы без границ"». Мы знаем, что кощунники не унимаются. Но ведь это происходит, очевидно, оттого что «свобода без границ» - не только то, что было на выставке, а вся наша сегодняшняя жизнь. У юристов есть такое изречение: «юридическая антропология обнаруживает, что есть в человеке». Примером может служить средневековый королевский эдикт английским морякам, запрещающий каннибализм на кораблях флота. Один из историков заметил: «По этому эдикту можно сделать вывод, какой аппетит был у моряков». Фрейд выразил ту же идею другими словами: «Запрещают только то, что является объектом желания». Я понимаю, что человечество пришло к новой свободе не в один день. Но сегодняшнее законодательство, кажется, все более склоняется к такой концепции: «для чего запрещать, если нельзя воспрепятствовать?» Конечно же, мой вопрос вполне риторический, но не могу не произнести его: к чему приведет человечество в ближайшем будущем эта свобода? И что делать человечеству, если оно не хочет погибнуть?
В.А. Мастюков, г. Москва
Человеческое в человеке строится всегда на основании ограничения. Это то, что отличает его от животного. Разумеется, на этом останавливаться нельзя. Но, прежде всего, - всегда ограничение. Существенная и очеловечивающая роль ограничения, закона, не может быть подвергнута сомнению. Не существует ни мысли, ни традиции, ни науки, ни религии, ни какой-либо юридической системы, ни какой-либо области знания, не признающих значения идеи ограничения. Например, запрещение инцеста (отменяемое сегодня во многих европейских странах) - существенный шаг, благодаря которому и в котором совершается переход от природы «падшего естества» к культуре. Даже Фрейд и его последователи-психоаналитики не претендовали на иное. Между этой «свободой» и «я» человека, между «принципом удовольствия» и «принципом реальности» встает закон, иначе говоря, ограничение. Закон, то есть совокупность норм, которые существовали всегда, - то, что относится к языку, к запретам, к почитанию родителей и т.д. Это - очевидность, и это - предельно просто: чтобы стать человеком, надо обязательно отвергнуться всего, что унижает и уничтожает человека. И стать членом человеческого общества - значит внутренне усвоить это отвержение, принимая установленные ограничения. Даже не знающие Бога люди понимают, что нравственное чувство столь же естественно для человека, как и пять его телесных чувств. Но он должен старательно беречь и воспитывать это нравственное чувство. Оно - его «непогрешимая буссоль». Что такое, в конце концов, цивилизация, как не внутреннее усвоение ограничения, благодаря которому люди могут, по слову святого Иринея Лионского, не пожирать друг друга как рыбы?
Запреты ослабляются, по мере того как человечество теряет смысл своего существования. Все запреты: «не убивай», «не воруй», «не блуди», «не говори злые, лживые и грязные слова» и т.д. - носят следы сокровенного знания, память о котором мало-помалу стирается. Это происходит, когда первозданные основы жизни забываются. А запреты становятся невыносимыми и потому легко преступаются. Утратив однажды память о главном, человек пытается не видеть ничего в запретах, кроме покушения на его свободу. Новые связи, объединяющие людей в грехе как норме, обретают измерение почти «священного».
Ныне запретам противопоставляют сияющее обещание всеобщей и полной отмены их. Пусть не сразу, но хотя бы постепенно. Среди «интеллектуальной элиты» Запада происходят странные дискуссии о том, что «позволительно» и что «терпимо». Требуют отмены нравственного закона как нормы - под предлогом, что его все равно невозможно исполнить. Для чего запрещать, если нельзя воспрепятствовать? Поступая так, с невероятной наивностью ставят то, что может мерцать на периферии человеческой личности, в центр ее, и нарушение закона хотят превратить в закон. Современное общество перестает посылать себе, если можно так выразиться, сигналы ограничения. На пути к «светлому будущему» убирает дорожные знаки и гасит фары среди сгущающейся тьмы. Заранее заглушает всякое предостерегающее слово. Совершая бесконечные сделки с разумом и совестью, мир с убийственной простотой заявляет: «Все позволено». Во имя чего лишать молодежь «радостей жизни»? Во имя чего отказывать в праве на эвтаназию или свободную продажу наркотиков, или человеческих органов? Вы - хозяева своей судьбы, вы должны добиться полной свободы. Нет сомнения, что добившийся полной свободы такого рода человек будет последним человеком в истории.
Право «свободного человека» - право преступать («кто я - тварь дрожащая или власть имею?»). Право человека - нарушить общее право. «Я требую, чтобы признали мое абсолютное право нарушить право - преступить закон, и не называли меня при этом позорным именем преступника». Все это было бы смешно, когда бы не было так страшно. Юридические нормы - уже не утверждение ограничения, а уверение в защите преступника. Предавая смертной казни целый народ, им надо непременно установить мораторий на смертную казнь для совершающих убийство. Еще относительно недавно даже среди неверующего человечества утверждался принцип Канта, определявшего права каждого, согласно общепринятой норме «человеческого достоинства». Сегодня уже не человеческое достоинство определяет жизнь общества, а свободная интерпретация того, что каждый может сделать из этого принципа. Надо, чтобы было признано и узаконено правом все, что человек ни изберет. Понятие ограничения растворяется в бесконечном разнообразии субъективных предпочтений. Оно теряет всякий смысл, или его единственный внятный смысл заключается в требовании одобрить, оценить, с ликованием приветствовать какой бы то ни было безумный выбор, любой самый уродливый «стиль жизни».
Что же делать человечеству? Существует ли выход? Только один: понять, как оно смертельно больно, в самих своих источниках. И искать, не найдется ли для него исцелитель. Это значит не отказываться, как это делает сегодня официальная Европа, от ценностей, которые определяли ее двухтысячелетнюю историю и культуру. А нам, русским, глубоко осознать, что без христианства, без православия нет, и не может быть в будущем, никакой России. Только здесь может быть услышан ответ каждым живым человеком, как ему остаться живым, вернее, стать живым.
Вы все время пишете об угрозе «вседозволенности» в сфере нравственности. А что Вы скажете о так называемых «научных преступлениях»?
Д. Иршинский, г. Можайск
Даже социологи утверждают, что мы являемся первым обществом в истории человечества, которое столь радикально подвергает пересмотру все нормы культурного и политико-идеологического порядка. Идет ли речь только о пропаганде распутства, угрожающего существованию семьи? Разумеется, нет. Святитель Игнатий Брянчанинов писал о «разврате в обширнейшем смысле слова», и мы понимаем, что уничтожение законности в государственной политике - это такой же разврат, как и уничтожение законного супружества и стыда, бесстыдная торговля телом, проституция, внедряемые в сознание нашего общества как норма. Сегодня мы также сознаем, что силы, «преступающие нормы», - и мы не знаем уже, как их удержать, - это силы рынка и техники, науки и техники. Это именно та область, где соблюдение веками хранимого человечеством «закона» становится проблематичным. Это именно та ситуация, где неосознанная (а порой вполне осознанная) похвала нарушению закона может привести к непредвиденным и самым худшим последствиям. Вот почему это один из самых неотложных вопросов нашего времени. Мы должны спросить себя, не должны ли наука и техника быть юридически ограниченными. Сколь бы сложным ни казался этот вопрос, в принципе, он очень прост. Идет ли речь о генетически модифицированных продуктах, о клонировании или манипулировании генами - это война против человека, направленная на его уничтожение.
Не знаю, можно ли это назвать вопросом, но я не перестаю размышлять о своей судьбе. В течение уже многих лет я прикован к постели. Одно могу несомненно сказать, что по своим грехам я это заслужил. Но какой смысл в этой моей болезни, какая польза для других? Я никому не нужен, а только мешаю всем и обременяю всех. А один мой давний знакомый занимается активной деятельностью в Церкви. Он имеет священный сан, у него дар проповедника, благодаря которому он многих укрепляет в вере и приводит к Богу потерявших всякую надежду людей. В юности я тоже мечтал о служении в Церкви, но Бог судил иначе. Я позвонил как-то на радио «Радонеж» в прямой эфир и задал священнику свой вопрос. Он ответил мне рассказом о преподобном Макарии Великом, который когда-то тоже мучился размышлениями о том, почему одни всю жизнь благоденствуют, а другие страдают, одни - достойные люди - умирают в юности, а другие, попирая все нравственные нормы, живут в свое удовольствие до глубокой старости. Господь сказал преподобному Макарию: «Внимай себе». Я понимаю, что пути Божии непостижимы и с Богом не поспоришь, но от этого мне не становится легче.
Б. Анкушев, г. Смоленск
сентябрь 2008 г.
© Общественный Комитет "За нравственное возрождение Отечества"