Ответы на вопросы читателей журнала «Русский Дом» — октябрь 2016 г.

Почему обращение к вере первоверховного апостола Петра начинается так странно? Почему после чудесного лова рыбы он падает к ногам Христовым и говорит: «Выйди от меня, Господи! Потому что я человек грешный»? Разве не то же самое скажут бесы, которые не могут переносить присутствия Христа Бога: «Отойди от нас»? «Что Тебе до нас, Иисус, Сын Божий? Пришел Ты сюда прежде времени мучить нас» (Мф. 8, 29). Или те гадаринцы, которые после исцеления бесноватого человека, говорят Господу: «Отойди от нас».

Т. Алексеева, г. Ижевск

Почти те же самые слова говорит Петр, только он говорит их не так. Диавол говорит эти слова, зная, что его ждет. Гадаринцы просят: «Отойди, Господи», потому что им жалко своих свиней. А Петр говорит, потому что он понимает свое недостоинство. Потому что от приближения к нему Бога он видит, что человек не может устоять на этом месте и остаться живым. Он охвачен страхом и ужасом. Ему, может быть, надо было сказать: «Не отходи от меня, Господи, никогда» — как он потом скажет, когда Господь будет говорить, что значит Его призвание, и все растеряются: «Господи! К кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни» (Ин. 6, 68). Но святость Петра начинается именно с того, что он имеет чувство греха. Святость всякого человека начинается со страха Божия.

Один молодой человек рассказывал, что перед крещением, и даже какой-то период после, он не мог войти в храм Божий — останавливался на пороге, и не мог объяснить, в чем дело. Он говорил, что ему просто страшно. «Страшно место сие, а я и не знал. Ибо Господь на месте сем», как говорит слово Божие (Быт. 28, 16—17). А есть другие люди, которые, входя в храм Божий, приближаясь ко Господу и Его святыне, продолжают чуть ли не со смехом свой уличный разговор. Так некоторые из нас бесстрашно приближаются к Святым Христовым Тайнам, готовые причащаться и исповедоваться каждый день.

С чего начинается утрата этого страха? Каждый из нас может по своей жизни проследить, как мы участвуем в Святых Страшных Христовых Тайнах, и может видеть, как бесстрашно смотрит на святыню сегодня мир. Как хотят превратить наши храмы в такое место, которое не нужно уже взрывать и уничтожать. Их взрывали тогда, когда было страшно, что это — святыня, спасительная для многих людей. От ее присутствия люди могли снова приходить в себя и приносить покаяние Господу. А теперь они хотят, чтобы храмы стали просто чем-то вроде музеев. Как на Западе: все храмы сохранены, туда ходят экскурсии, туристам рассказывают о достижениях культуры, искусства, великолепного пения.

В Писании сказано: «Начало премудрости — страх Божий». От него человек прозревает к видению Божественных тайн и Самого Бога. А утрата священного — начало безумия. Атеизм, переходящий в сатанизм.

Дорогой отец Александр! В одной из своих статей Вы пишете: «После крушения коммунизма всеобщий интерес в мире переместился от Маркса к Ницше». Не могли бы Вы объяснить, где конкретно можно видеть «симптом Ницше» в нашем 21 веке?

И.С. Васнев, г. Подольск

В работе Ницше «По ту сторону добра и зла» можно найти его безумные замечания относительно «презренной заботы» «о сохранении больных и страдающих», поскольку в этом риск «ухудшения европейской расы». Напомним, что эти выкрутасы евгеники были очень распространены в то время, прежде всего среди теоретиков расизма, а также у таких сторонников социального дарвинизма, как Герберт Спенсер, для которых государство не должно было препятствовать естественному биосоциологическому отбору «элит». Не этим ли учением была вдохновлена политика 90-х годов XX века в России?

Что касается антихристианства Ницше, оно вполне вписывается в общую тональность XIX века. Эта ненависть, которую Ницше питал к «тарантулам равенства», принимает особенные очертания сегодня (здесь имеет значение и крушение идеологии коммунизма) — в контексте планетарного возвращения к неравенству. Так что минимизировать ницшеанское неравенство невозможно. Выбор «иерархического человека» против «человека равенства» идет дальше бунта против серости толпы. Что касается ницшеанской похвалы евгенике, нетрудно увидеть, какую генетическую и «биополитическую» деятельность она может вдохновить в XXI веке. Теперь уже нельзя невинно говорить о евгенике, как это было во времена Дарвина и Ницше.

Такое же замечание может быть сделано по поводу сегодняшнего превозношения торжества силы и насилия, то есть жестокости, которая встречается на многих страницах Ницше. Под его пером похвала силе не ограничивается отвержением бесцветной любви к ближнему и христианской кротости. Он распространяет ее против права, государственного права, против того «удерживающего», которым является законная государственная власть. Такая «актуальность» не вызывает улыбки. Ницше действительно ненавидит государство, в котором он видит попытку осуществления на земле христианства. Утверждение жестокости не сводится у него к строгой дисциплине по отношению к самому себе, к собственной «слабости», которую он называет трусливой неспособностью видеть реальное. Он говорит, что «жить — значит быть жестоким, значит безжалостно убивать то, что является слабостью в других, как и в самом себе». Но это осуждение кротости и всей христианской культуры идет дальше. Для Ницше ясно: «все господствующие на Западе нравственные и философские ценности — ценности больных, охваченных распадом людей. Они опасны, исполнены притворства, они действуют деморализующе. Необходимо отказаться от них и предложить переоценку ценностей, принять ценности, действующие в ином смысле, отвергающие прежние и зиждущиеся на иной воле, чем эта воля больных мстителей, которые бесстыдно утверждают образ истинного человечества, спрятав свою слабость за великими словами».

И снова встает вопрос: тьма, наполняющая сегодня человеческое общество — насилие, презрение к малым сим, цинизм, терроризм и прочее, — не освещается ли она время от времени ницшеанской темой жестокости? Поразительно, что в философских размышлениях Ницше о жизни совершенно отсутствует тема страдания, в особенности того, которое мы причиняем другим. Эта тема страдания, при том что она занимает столь ощутимое место в мыслях и переживаниях людей, вопиет и требует разрешения. Необходимо предотвратить или ограничить страдание — вот основа всякой морали, будь она христианской или нехристианской. Чтобы обрести способность, как ницшеанский Заратустра, поставить страдание за пределы добра и зла, надо чтобы оно не было в реальности тем, чем оно является для человеческого разума и совести. Новое варварство, перед которым предстоит мир, выводит страдание за скобки, делая вид, что его не существует. Как представить этот грандиозный обман согласным с новым порядком мира, с той беспощадной глобализацией, которую он возвещает? Что означает некая экстравагантность современной философской элиты — изображать бесчеловечие Ницше как героический призыв к сопротивлению серости жизни, когда жестокость минувшего века, порой кажется, вновь готова прорваться с еще небывалой силой и человек без души, может быть, уже на пороге?

Что значит «зарывать талант в землю»? У меня есть знакомый, очень одаренный математик. Ему все сулили большие перспективы. И вот внезапно он оставил свою науку, и поступил в семинарию. Не есть ли это тот самый случай, когда человек, пренебрегая данными ему способностями, избирает то, что ему больше по вкусу?

Игорь Фомичев, г. Владимир

Да, человек должен реализовывать свои дарования, иначе придется давать ответ Богу за то, что ему было вручено. Но важно понять прежде всего, что «зарывание таланта в землю» есть посвящение своих способностей исключительно земле. Чем больше мы трудимся своими талантами для земного, исключительно для земного, тем успешнее мы их зарываем. Это может проявляться как в личной судьбе каждого человека, так и в судьбе целого народа. Плоды употребления всех талантов на земное вначале в одной земной программе, а теперь в новой, еще более заземленной, в нашем Отечестве всем известны: исчезновение и земного, и небесного. Исчезновение в конце концов самого человека с его главным талантом — жизнью, и земной, и вечной.

Разумеется, свои естественные дарования мы не должны зарывать в землю. Другое дело, что следует отличать главное от второстепенного, видеть всю перспективу нашей жизни и нашего употребления талантов. Но беда заключается в том, что мы нередко отказываемся даже от естественных дарований, которые даны нам Богом.

Всюду можно наблюдать трагическую картину, когда люди свыкаются с самым страшным злом, которое совершается вокруг них: с растлением их собственных детей, со всякими экспериментами над их телами и душами, с небывалым унижением народа и каждого человека. И воспринимают это как должное. Как будто не Бог попускает все эти обстоятельства за наши грехи, за наше безволие, за нашу бездарность, а какой-то господин, которому люди, приученные к рабской психологии, покорно подчиняются, отказываясь от своих талантов.

От каких талантов? От критического ума, от инстинкта добра, от здравой оценки жизни, от стыда и совести. В результате люди становятся хуже животных, потому что животные не отказываются от своих дарований. Приятно смотреть на животное — как оно резвится, ласкает своих зверенышей и заботится о них, и все его дарования раскрываются в нем естественно. А человек становится ниже животного, когда отказывается от своего ума, от своей свободы, от дара ответственности. Что нам говорить о благодатных талантах, если мы от естественных отказываемся! «Кто даст вам большее, если вы в малом неверны?» — говорит Господь (Лк. 16, 10).

Каждый человек бесценен, душа каждого человека дороже всего мира. И в то же время Христос говорит, что человек может быть ничего не значащим, ничего не стоящим, если он отказывается от тех даров, которые дает ему Бог.

Наша жизнь, что бы мы о ней ни говорили, и как бы она ни была драгоценна, не стоит столько, сколько стоит кровь Христова, сколько стоит жизнь и смерть Господа нашего Иисуса Христа. Но Бог такой ценой оценивает нашу жизнь и наши таланты во всех проявлениях — и естественных, и тем более благодатных. И может быть, пора нам оценивать то, что Он нам дает, иначе, и начать жить по-другому.

Протоиерей Александр Шаргунов