Ответы на вопросы читателей журнала «Русский Дом» — декабрь 2015 г.

Почему Церковь прежде всего прославляет мучеников? Ведь бывает, что мученичество — только краткое мгновение, даже если очень страшное: например, расстрел. А жизнь бывает бесконечно мучительна, и требуется порой несравненно большее мужество. Почему Господь сподобляет одних как будто более легкого исхода и увенчивает их вечной славой? На память приходят стихи поэта: «Легкой жизни я просил у Бога, легкой смерти надо бы просить». Хотя, конечно, язык не поворачивается назвать такую смерть легкой. А другие — мучаются всю жизнь, и еще неизвестно, спасутся они или нет.

З.А. Тихомирова, г. Челябинск

Суды Божии поистине таинственны и для нас непостижимы. Святые отцы говорят, что Господь призывает к вечности душу человека в самый лучший для нее час. Есть рассказ об одном подвижнике, как душа его после смерти начала проходить мытарства и уже предстала перед судом, как внезапно раздался голос: «Не готов!» И он был возвращен к земной жизни, чтобы приготовиться к последнему исходу более глубоким покаянием.

Смерть всегда — кульминационный пункт, завершение всего. Она означает, что человек навсегда, навеки останется перед этой предельностью Славы и Любви, которая есть реальная возможность всецелой отдачи себя Богу. Не части себя, а всего себя. Есть только одна святость — и преподобные, и мученики должны следовать ей: «Отдай кровь и приими Дух». Но невинно убиенные за Христа — святые мученики — сразу и в полноте приобщаются тайне страдания и смерти Спасителя.

Вот почему несовершенный человек более нуждается в мужестве жить, чтобы следовать путем постепенного совершенства, нежели внезапно стать мучеником. Ибо достижение совершенства требует немало времени. Решающий момент жизни — смерть. Все истинно христианское должно исходить из этого.

Как мог апостол Петр в час испытания сказать о Христе: «Я не знаю этого Человека», после того как «не плоть и кровь, а Отец, Сущий на небесах», открыл ему «этого Человека» как Сына Божия? Как после этого он мог продолжать жить? И почему Христос, несомненно предвидя это его падение, сказал ему: «Отныне будешь ловить человеков»?

Ф. Чмыхов, г. Омск

Всякий грех, всякая неверность — в большей или меньшей степени — отречение от Христа и от того, что есть самое благородное в нас, от того начала, которое Сам Господь посеял в нас. Грех — великое разрушение человека. Вот почему мы должны с решимостью сражаться против всякого греха с помощью благодати Божией, чтобы не допустить тяжкого греха отречения — злобой, малодушием или неведением. Но если с нами случится несчастье совершить его, мы должны обратить и это на пользу, потому что сокрушение сердечное укрепляет дружбу с Господом. Падение не приводит в отчаяние, если оно рождает подлинное смирение. Искреннее покаяние уготовляет новую встречу с Господом, от которой открываются неожиданные возможности для духовной жизни. Покаянием Петр поднялся выше, чем он был до падения, говорят святые отцы.

Небо полно великих грешников, которые научились покаянию. Господь радуется, когда кто-то из нас возвращается на оставленный им спасительный путь — пусть даже в самом малом. Апостол Петр заплакал горько, потому что узнал, что Господь любит его. И сладость этой любви вытеснила горечь отчаяния. Господь взглянул на него — и это то, что спасло Петра от погружения в беспросветный мрак. В этом взгляде он увидел себя прощеным. Ищем ли мы этот взгляд, видим ли его, когда отрекаемся от Господа своими грехами?

В одном из ответов Вы пишете, что власть — это служение. Но почему же все так стремятся к власти? Достаточно посмотреть, какие, без всякого преувеличения, сражения разыгрываются во всех странах накануне выборов. Как осуществляется это служение мирской властью — тоже всем известно. А в Церкви? Слава Богу, у нас нет, как в иных западных конфессиях, женщин-епископов, но наверняка есть иные недуги.

Ирина Вавилова, г. Симферополь

Власть в Церкви — это любовь. Это всецелое посвящение своей жизни Господу и ближним. Все искушения начинаются, когда ищут первенства не в любви, а в чем-то другом. Не потому ли в некоторых конфессиях возник соблазн относительно места женщины в Церкви и вследствие этого, в нарушение вековой традиции, — требование рукоположения женщин?

В Церкви как нигде власть означает прежде всего служение, а не использование священного, чтобы себя выставить во имя Божие и чтобы окружить себя служением других. В Церкви прежде всего те, кто облечен какой-либо ответственностью, священники или миряне, должны помнить слово Самого Господа: «А Я посреди вас, как служащий» (Лк. 22, 27).

В последнее время все большее значение приобрело диаконское служение. Обратите внимание, что патриаршие рождественские и пасхальные послания теперь начинаются с обращения не только к архипастырям и пастырям, но и диаконам — чего не было раньше. Само слово «диакон» означает «служитель». Это смиренное и подлинное напоминание о Христе Служителе. В Церкви по примеру Христа христианин знает, что он должен служить, в случае необходимости даже до смерти. В Церкви новых мучеников и исповедников должны об этом помнить прежде всего. Святой праведный Иоанн Кронштадтский, все великие пастыри молили Господа научить их служить Ему как Он того заслуживает, сражаться не боясь ран, трудиться не ища отдыха, давать не считая, тратить себя не ожидая награды, кроме сознания, что я творю волю Божию.

Будем хранить эту великую надежду войти однажды в Царство Божие, где все власти станут ненужными, и где несравненным сиянием окружены меньшие, смиренные, кто жизнь свою прошел в служении.

«В будущей жизни, — говорит преподобный Силуан Афонский, — меньшие будут рады видеть других больше себя». Понимаем ли мы эту тайну жизни?

Дорогой отец Александр! Спасибо Вам за размышления (в сентябрьском номере «Русского Дома» за этот год) о главном в таинственной жизни Церкви — о Евхаристии. Вспоминается слово преподобного Серафима Саровского: «Кто причащается, тот спасен будет. А кто не причащается — не думаю». И, конечно, впечатляет мнение поэта Юрия Кублановского, лауреата патриаршей премии, которое Вы приводите: весь мир разделяется для него на тех, кто знает тайну причащения, и тех, кто ее не знает. Но ведь все началось гораздо раньше, по сути, с самого начала — с иудеев которые, видя чудеса, совершаемые Господом, хотели взять Его и сделать «хлебным царем».

Однако прежде чем бросать камень в иудеев, попытаемся их понять. Христос напрямик говорит им о Евхаристии. Он приглашает их есть Свою плоть и пить Свою кровь («жевать» или «грызть» Его плоть — точные слова, произнесенные Им, а не «есть», как мы слышим в современном переводе). Для иудеев невозможно было слышать это слово даже в символическом или образном смысле. Более того, Он говорит, что надо «пить Его кровь». Было отчего ужаснуться иудею, знавшему предписание книги Левит: «Никакой крови не ешьте во всех жилищах ваших ни из птиц, ни из скота; а кто будет есть какую-нибудь кровь, истребится душа та из народа своего» (Лев. 7, 26—27). Кровь сохранялась для Бога в жертвоприношениях. Чтобы яснее обозначить невозможность для «естественного» безблагодатного разума понять тайну Евхаристии, достаточно, наверное, напомнить о том, каким было ее восприятие не только у иудеев, но и у язычников. О Евхаристии первых христиан язычники говорили как о чудовищных собраниях злых сект, на которых занимаются каннибализмом. «Они пьют кровь закалаемых ими младенцев, и этой кровью скрепляют свой союз». Разумеется, слова Христа были для иудеев и язычников соблазн и скандал. Точно так же, как для многих из тех, кто сегодня переступает порог Церкви.

Валерий Шапошников, г. Новосибирск

«Это ли соблазняет вас?» — спрашивает иудеев Христос (Ин. 6, 61). Что за вопрос! Как не быть шокированными от этих слов? Они быстро расходятся, и еще быстрей, когда понимают, что на сегодня чудеса закончились, и не будет больше умножения хлебов.

Но Христос не делает ничего, чтобы их остановить. Он не пытается уладить дело миром. Господь позволяет им уйти, чтобы люди всех веков знали, что евхаристический Хлеб — не символ, не простое воспоминание, но реальное Его присутствие под видом хлеба и вина. Христос не бежит им вдогонку, чтобы присоединиться к ним. Он не имеет права смягчать остроту благовестия этой тайны. Евхаристия — реальное действие, где Бог реально отдает Себя, Свою плоть. Что бы ни сказали об этом! И пусть последствия будут разрушительными — уход от Него учеников. Истина не нуждается в дипломатических компромиссах.

Тайна столь ошеломляющая — апостолы потрясены. Они смотрят друг на друга, пытаясь понять, что думают другие. Господь видит их растерянность: «Не хотите ли и вы отойти?» «Господи, это превосходит наше понимание, мы в полном недоумении, но куда нам идти? Твои слова трудно понять, но мы знаем, все что Ты говоришь, — правда, и во всех Твоих словах — огонь и жизнь. Мы знаем и исповедуем, что Ты — Святый Божий». Двенадцать составляют «малый остаток», и они утешают своего Господа в этом как будто небывалом поражении.

«Малый остаток» проходит через строгое испытание доверия. На этих людях Господь сможет построить Свою будущую Церковь. Разумеется, Господь заранее готовил Своих апостолов к принятию этой превосходящей разумение тайны. До этого они были участниками чудесного умножения хлебов. Он позаботился также о том, чтобы объяснить им, как манна, дарованная иудеям в пустыне, прообразовала этот Новый Хлеб, Который Он им принес. Подобно манне, не сошел ли Он также с небес? Подобно манне, не давал ли Он им жизнь, и больше чем телесную жизнь, но жизнь вечную?

И Господь в завершение говорит им о Своем Вознесении: «Вам трудно поверить в то, что Я вам открываю. Но вы увидите большее. Как вы будете потрясены, когда Я воскресну и возвращусь на небо, откуда Я пришел!»

Евхаристия всегда будет непостижимой тайной. Она неразрывно связана с тайной Воплощения Христова. Мы проходим сейчас Рождественский пост, покаянием и молитвой готовясь к причастию. Надо нам так молиться и такое приносить покаяние, чтобы в конце поста, когда вся Церковь, как говорит святитель Феофан Затворник, облачится в белые победные одежды, дано нам было по благодати Духа Святого узнать не только душой, но и телом, что Бог воплотился лично ради каждого из нас.

Протоиерей Александр Шаргунов